«Килограммов пять мяса», — поймал Тёма мысль вечно голодного Тартарена. Лук поднял и опустил. Длиннорылая свинка невидимо хрустела сучками где-то впереди.
Тёма лук забросил за спину, достал рогатку, вложил камень покрупнее, погнался за мохнатым зверьком.
Свинка вроде и не убегала даже. Отбежит, тряся задом, встанет, выискивая что-то в тропическом черноземе, пороется, пожует, оглянется на прицелившегося Тёму и тут же юркнет в кусты, и беги снова за ней чуть не на четвереньках.
Тёма измучился за ней нырять под ветки и ползать меж кустов, а так ни разу и не выстрелил. И не прицелился даже толком, пока густые заросли не расступились вдруг, свет стал потихоньку пробиваться сквозь кроны, под ногами выступила вода. Мохнатая добыча оглянулась на охотника и вдруг припустила вперед, мелко семеня короткими, кривыми ножками.
Тёма, разогнувшись, помчался за ней. Свинка прибавила ходу, часто отбрасывая задние ноги. Тёма мчался за ней, сильно отталкиваясь от вязкой и рыхлой земли, с хлюпом выдергивая ноги, пряча на ходу рогатку за пояс, выхватывая и занося нож, готовясь к прыжку и удару сверху вниз между лопаток.
Лес вдруг разошелся на два пласта, деревья расступились перед огромной сочно-зеленой и ровной поляной. Зверек юркнул в невысокую и словно остриженную под машинку траву. Тёма в два прыжка настиг, подскочил, замахиваясь ножом…
Падая, понял, что летит зря — делась куда-то хитрая зверюга, точно сквозь землю провалилась. И тут же сам провалился сквозь поляну по пояс — все, что ниже, оказалось в ледяной воде.
Это было странно и ни на что не похоже. Какую-то секунду стоял, воткнутый в поляну, и ничего под ногами не чувствовал — ни земли, ни ила. Только мокрое и холодное. И тут же провалился по грудь и висел теперь на растопыренных локтях, опираясь на гладкую травянистую поверхность, трясущуюся, как желе.
А под ногами по-прежнему пустота, заполненная обжигающей, ледяной водой. И едва-едва держат его только расставленные локти.
Тёма забился, приподнимаясь на руках, пытаясь выдернуть себя из этой водяной пустоты, услышал тихий треск, как будто рвется ткань, почувствовал, как уходит последняя опора — попытается опереться на зыбкую эту ткань поляны, она порвется, он камнем уйдет, как… под лед.
Никогда Тёма не катался по тонкому, гнущемуся, потрескивающему льду, и не лопалась под ним прозрачная твердь, не хватал страх за сердце, и не бился он руками об лед, пытаясь выскочить, ломая края, уходя под воду с головой, но понял вдруг, что эта вот поляна — только тонкая ткань сплетенных травяных корней, под которой целое озеро неизвестной глубины.
Слышал он про эти штуки. Называется — сплавина. Попадается в тайге. Барахтаться тут опасно — травяной покров порвется, и ничто уж тебя на этом свете не удержит. Потому что ноги мгновенно сводит от холода. И тело как в параличе.
Тёма затих и висел на расставленных локтях, переводя потихоньку дух.
Он увидел себя со стороны — ровная, яркая, в мелкой травке, поляна, на краю — голова и локти, как у заживо закопанного. Шевельнешься неловко — и окажешься закопанным навсегда.
Тихо кругом, солнце печет макушку, перед глазами мелкие, на мох похожие травки все в розовых и белых звездчатых соцветиях на тонких стебельках. И совсем рядом, как под увеличительным стеклом, розоватый кувшинчик цветка с какими-то сосочками на лепестках. Мелкая мошка с рыже-черным полосатым брюшком подлетела, покрутилась возле цветка, успокаивая дрожь крыльев, села на краешек. И тут же сосочки потянулись к ней, выбросили студенистый клей, мошка забилась, увязая, кувшинчик лепестки сложил с тихим хлюпом — мошка исчезла, точно сглотнули ее.
Вот так и меня сглотнуть поляна хочет, сравнил Тёма. Ладно, пора выбираться. Только ножками не сучи — увязнешь, советовал он сам себе и предостерегал.
Голову втянул в плечи, мотнул ею — освободился от лука, висевшего за спиной. Руку закинул, потянул лук из-за спины, осторожно положил перед собой. Гнутая бамбуковая палка с натянутым куском шпагата — вот и все шансы на спасение.
Тёма выложил лук дугой наружу, подвигал, топча звездчатые соцветия, не без удовольствия сминая прожорливую росянку, беззвучно переваривающую муху.
Пора! — сказал себе Тёма, чувствуя, как немеют от холода в этой тропической жаре ноги и все, что выше.
Выдохнул резко, потянулся вперед, опираясь руками на лук. Травяной матрас колыхнулся. Тёма подождал. Еще чуть двинулся, грудью лег на лук, тот ушел в траву. Принял вес Тёмы, тяжесть через коленчатое древко разошлась на ближайшей площади — ткань травы прогнулась, как старый гамак, но Тёму выдержала.