Мои крики вызвали из келий монахов, с которыми я путешествовал. Взявшись за руки, они разделили со мной величайшее счастье этого мига. Однако вскоре я стал необычайно гордым и заносчивым. Всякий, кто бы ни встретился, казался мне не более, чем комком грязи.
Принять участие в обсуждении лекций явилось пять сотен монахов. Поскольку обычный монашеский зал был слишком мал, в качестве дополнительного пристанища был испрошен и приспособлен главный зал соседнего храма школы Сото. В главе тридцати человек, которых отправили из основного храма для того, чтобы занять этот зал, был поставлен я в качестве главного монаха. В числе моих подопечных было семь или восемь моих знакомых. Одним из них был монах по имени Дан Дзэн-нин (впоследствии он стал известен как Кёсуй-осё, священнослужитель в храме Риндзайдзи). Он был моим помощником (58). Однажды в величайшем волнении и спешке он прибежал из основного храма. Он говорил, что "новый, необычнейший монах прибыл к нам. Ростом он более шести локтей и смотрит угрожающе. Он расположился прямо у входа в храм, а в руке держит огромную дубину. Он стоит прямо и неподвижно, словно огромное иссохшее дерево. Он кричит и просит разрешения остаться, а голос его груб и отдает произношением области Бандо (59). Он совершенно не похож на монаха, уверяю вас. Не думаю, что было бы разумным позволить ему остаться с нами". Выражение нескрываемого неудовольствия появилось тогда на лицах остальных монахов.
Вскоре Дан прибежал опять. "Они обсудили этот вопрос в главном храме, - рассказывал он второпях, - и решили отослать его к нам. Они считают, что здесь помойка, место для тех, кто их не устраивает или может принести несчастье" (60).
Я приструнил Дана: "Перестань бегать туда-сюда и не уподобляйся слухам, которые сам разносишь по всей округе. Ты отвлекаешь своих товарищей от упражнений. Отчего бы тебе не перечитать "Око людей и богов" и не подготовиться к лекции?"
Но тут в нашем пристанище показался Тё Ёдза, старший монах из главного храма (тот самый, ради которого я прибыл в провинцию Этиго), и привел с собою новичка. Знакомство происходило в обстановке необычайной серьезности и участия: "Вот новый монах, прибывший из провинции Синано. Он останется здесь вместе с вами. Мы поместили его в самый конец списка монахов. Мы полагаем, вы будете столь любезны, что будете к нему внимательны, а также назначите ему какую-нибудь работу - мытье полов или уборку".
Я отвечал: "Не понимаю, почему вы привели его к нам. Среди нас есть семь или восемь монахов, весьма искусных в том, чтобы мешать другим заниматься в зале для упражнений. И вообще, это строение нам не принадлежит: мы сняли его у храма Сото. Не кажется ли вам, что разумнее было бы отослать сюда более серьезно настроенного монаха? При вас этот человек выглядит вполне отесанным, однако когда он поймет, на что похожи остальные, здесь начнется сущий ад. Он не настоящий монах, он принесет несчастье".
Старший монах ответствовал: "Мы рассчитывали на то, что вы справитесь с ним, и поэтому отослали его сюда".
"В таком случае, - сказал я, - мы обязаны подчиниться вашему решению. Однако как только он станет вести себя неподобающим образом, он вернется обратно. Вы согласны?"
Старший монах дал понять, что согласен с поставленными мною условиями. Разрешив этот вопрос, он отправился обратно в храм.
Состоявшееся на следующий день открытие лекций прошло без особых происшествий. Старший наставник обошел монашеский зал и поприветствовал собравшихся. Затем Тё Ёдза явился из главного храма и засвидетельствовал свое почтение. Он взял лежавший на полу экземпляр "Ока людей и богов", полистал его и, указав нам несколько мест, обратился к окружавшим его монахам с вопросами.
"Каково твое толкование этого параграфа", - спрашивал он одного. - "А вот этот? Как ты его объяснишь?" - обращался он к другому. Закончив свою проверку, он удалился, после чего новичок спросил меня: "Это и есть старший монах?"
"Какое тебе дело?" - спросил я.
"Мне кажется, что все, что он сказал, показывает, сколь глубоко его понимание, - ответил тот. - Однако толкование одного места очевидно не было правдоподобным".
Тогда я заставил его самому высказаться по поводу некоторых мест трактата, и он объяснил их одно за другим. Его толкования были ясными и весьма обстоятельными.
В единый миг все присутствующие в зале отказались от своих заключений относительно этого монаха (впоследствии выяснилось, что его имя Каку и что он является учеником наставника по имени Сёдзу (61). Монахи затихли и сидели, объятые страхом. Те из них, которые раньше слонялись по залу и не стеснялись высказывать свое собственное мнение и выносить суждения, казалось, были теперь подавлены внезапным приливом робости. После всего произошедшего я редко видел их лица.
Для меня же это было подобно дождю после затяжной засухи. Мне казалось, что я встретил старого верного друга из родной деревни. Все оставшееся время мы провели в разговорах и спорах о Дхарме, и я не мог желать большего счастья. Вечер последней лекции настал невероятно быстро, и нам пора было покидать храм. Тогда я пригласил Каку к себе, чтобы отдельно расспросить об его учителе.
"Это - старый отшельник по имени Этан Дзосу. Он обитает в обители Сёдзуан в Иияма (62)", - рассказал Каку.
В душе своей я воспылал желанием отправиться в Иияма и засвидетельствовать свое почтение старому наставнику.
"Я надеялся, что ты предложишь это, - отвечал Каку, когда я спросил его, что он думает о моем желании. - Если ты отправишься туда, я пойду с тобой".
И на следующий день, дождавшись удара колокола, возвещавшего закрытие лекций, мы незаметно проскользнули через ворота храма. Мы преодолели перевал на горе Томикура и оттуда направились прямо к Иияма.
Сёдзу-родзин
Когда мы прибыли в обитель Сёдзуан, я получил разрешение и был принят в качестве ученика, и мои пожитки также остались в ее стенах.
Однажды во время "личной беседы" [докусан], когда все мое внимание было обращено к наставнику, он сказал мне: "Обязательство изучать дзэн должно быть подлинным. Как ты понимаешь коан о собаке и природе Будды?"(63) "Я не знаю, куда здесь деть руки и ноги", - отвечал я. Наставник внезапно подался вперед и схватил меня за нос. Резко дернув, он воскликнул: "Вот куда их деть!" Я не мог тогда сдвинуться с места ни взад, ни вперед. Я не смог бы даже издать ни единого звука.
Эта короткая стычка привела меня в печальное состояние духа. Я был совершенно расстроен и подавлен. Несчастный, я сидел на месте, и слезы без остановки текли из моих покрасневших глаз по пылающим щекам.
Наставник пожалел меня и указал несколько коанов, над которыми мне следовало работать:
Башня памяти Су-шаня, Водный буйвол проходит через окно, Смерть Нань-цзюаня, Цветущий куст Нань-цзюаня, Конопляный халат Цзин-чжоу, Сухая палочка для дерьма Юнь-мэня (64).
"Можно справедливо назвать приемником Будды и патриархов всякого, кто одолеет хотя бы один из этих коанов", - так он сказал.
Я почувствовал поднимающийся прилив душевных сил, укреплявший во мне решимость. Днями и ночами я пытался раскусить коаны. Я атаковал их спереди. Я грыз их с боков. Однако передо мной не вставало даже тени понимания. Опечаленный и подавленный, я рыдал в полный голос: "Взываю к царям мрака десяти сторон света и ко всем другим повелителям сонма небесных демонов! Приходите без промедления и лишите меня жизни, если по прошествии семи дней я не найду путь сквозь хотя бы один из коанов!"
Я воскурил благовония, совершил поклоны и вновь обратился к практике. Я не прерывался ни на одну минуту, я не спал. Ко мне пришел наставник, но он выказал полное пренебрежение. "Ты только мучаешь дзэн в своей пещере!" - пробурчал он.
Затем он продолжал: "Ты можешь убираться прямо сегодня и перелопатить весь мир в поисках такого учителя, кто смог бы оживить надежду на то, что будет преодолена "закрытая преграда" дзэн. Но тебе будет легче отыскать звезды на полуденном небе" (65).