— Увидим, — не соглашается Элия.
— Угу…
Пусть Третья Терра, получившая статус квазигосударства, национализирует добычу квазицитов. Перемены коснутся документации, отчётности, но по сути не изменится ничего. Планета уже давно стала колонией не Земли, но Урала, и Лю Хао — доверенное лицо триумвирата, и командующий гарнизонным флотом готов выйти из подчинения министру колоний.
Тускло поблёскивают звёзды на плечах: адмирал Сенг наклоняется, протягивает руку над столом, прося слова.
— Я слушаю.
— Местер Кхин, — глухо говорит щуплый седой азиат; жилы выступают над воротником, — я рискнул действовать без вашей санкции. Полагаю, времени мало.
Он делает паузу, ожидая ответа премьера, но тот молчит.
— Браконьеры возле Третьей Терры вновь активизировались, — объясняет Сенг. — Это не одинокие корабли, а целые бригады, по-видимому, подчинённые одному командованию. Суда специализированы, многие из них идентифицируются как военные. Я утверждаю, что имеет место подготовка операции по силовому захвату контроля над планетой. Гарнизонный флот необходимо было усилить.
Тишина такая, что, кажется, можно различить эхо уличного гама за звукоизоляцией. Это иллюзия; вероятно, кровь шумит в ушах.
— Вы правы, адмирал. — Кхин с размаху опускает ладони на стол. — Почтенные местеры! Беру на себя смелость заявить, что существующее положение вещей дольше терпеть невозможно.
Голограмма гаснет, и зала мгновенно схлопывается, становясь просто большой неосвещённой комнатой. Чудится, что стены и потолок не остановились в своём рывке и продолжают наплывать, сужая пространство.
Батя потирает веки. Массирует виски. Амортизатор Высокой Тройки понимает, что у собрата болит голова, он уже поднимается с кресла, когда Кхин останавливает его жестом.
— Никого не вызывай, — просит он, и Элия покорно садится. — И свет не включай. Ах ты ж чёрт…
— Что?
— Что слышно от Тройняшки?
— Ничего нового. Клёст просит тишины. Хотя бы на год.
— А смысл?
— Я ему и отвечаю: «а смысл?» — Ценкович шумно выдыхает. — Надо их уводить оттуда. Толку уже так и так не будет, а специалистов потеряем…
Раскрытых агентов не убивают. Но на корректоров это правило не распространяется.
Евгений Эрлинг, Ручей, погиб в аэрокатастрофе.
Сумасшедший наркоман впечатал его «крысу» в автономный архитектурный элемент, стальной вензель, паривший над шпилем какого-то офиса; несчастная случайность такого рода, что остаётся лишь ждать, когда последняя песня накроет заказчика. Подобным образом могла бы проявиться аутоагрессия; но амортизатор Эрлинга Ньян Вин уступал только Елене Цыпко, превосходя даже Каймана.
Ценкович думает, что даже здесь можно найти положительную сторону. Он и раньше подозревал, что Ксению раскрыли вместе с её командой. Но если для устранения корректоров по-прежнему используют силовые методы, крушения, взрывы и случайные пули, — значит, соответствующий диапазон Р-излучения ещё не освоен, значит, учёные Райского Сада всё ещё на шаг впереди…
Скрывать такую технологию земляне бы не стали. Слишком велика угроза; стоя перед облаком отравы, не будешь держать в тайне противогаз.
Гиперпространственные сканеры вот-вот поступят на вооружение: заканчиваются испытания. Второй питомник биологического оружия скоро появится на Терре-без-номера, будущей Новой Земле…
— Сколько у нас оперативных групп на Земле, Элька? — подаёт голос Кхин.
— Семнадцать, Ваня. Аки мгновений весны.
— А что будет, если мы их расконсервируем? По плану «Z»?
— Зэт и будет. Полный.
— Это хорошо. — Батя встаёт, начинает расхаживать по зале. — Но они же не остановятся.
— Не остановятся. Это не чьё-то личное решение. Историческая, мать её, необходимость.
Кхин останавливается. Стискивает пальцами край стола. Суставы белеют, биопластиковый костюм триумвира пробуждается, и натуральное дерево трескается в могучей хватке.
— Либо мы, либо они, — продолжает Ценкович. — Иначе никак, и середины тоже нет. Как ни смотри. Тиша бы до конца разыскивала середину, но они сами её убрали с дороги…
Только что Батя отдавал приказы. Недолгое совещание привело к принятию контрмер, и уже сейчас из Степного летят распоряжения — развернуть идущие на Землю караваны, в том числе с медицинской техникой и фармпрепаратами, больше ни грамма биопластика, ни капли сырья; усилить готовность гарнизонных флотов; координаторам РС рассчитать развитие событий, подготовиться к началу особых воздействий.
— Будет сумбур, — спокойно говорит Борода, — неразбериха, паника, журналисты сойдут с ума, рейтинги обвалятся, биржа вскипит, навыносят вотумов недоверия… опять-таки, аварии, катаклизмы, общественный протест, пятая колонна, что там бишь ещё. То, что могло бы случиться и без помощи наших ребят. Просто реализуем закон Мёрфи: осуществим все возможные неприятности.
— Но Земля не перестанет хотеть Третью.
— Не перестанет.
Кхин огибает стол шаткой походкой, обрушивается в скрипящее кресло. Смотрит в стену, щурясь так, точно у него болят глаза.
— Первое победоносное сражение Великой войны, — внезапно говорит он, — битва за Третью Терру.
— Ты это к чему?
— Мля, — тоскливо шепчет Иван. — Ведь драка будет.
— Не драка, Ваня, — отзывается Элия. — Война. И она — уже.
— Да.
…идёт. Давно. И Древняя Земля успела нанести страшный удар. Мысль об этом мучает Ивана, как пуля в теле.
— Почему её? — спрашивает Батя кого-то, сидящего в пустоте и сумраке за спиной Ценковича. — Я плохой человек. Я много зла сделал. Почему её? Почему не меня?!
— Михалыч, — дёргает его Борода, — пойдём поедим.
— Сгинь.
— Михалыч, пойдём поедим водки. Мы тут ничего не сделаем. Там Васильев, Тихорецкая и Аветисян, три штуки корректоров, ансамбль песни и пляски. Если есть вероятность, что Тиша выкарабкается, они её вытащат насильно. А мы старые люди. Нам головой думать надо.
Стенные панели вспыхивают белым светом, и никто больше не сидит в пустоте и сумраке, не смотрит на энергетика Высокой тройки странным усталым взглядом. Элия молчит о том, как почти всемогущий Синий Птиц, уставившись на него васильковыми глазами, с фанатичной верой выдыхал: «Эльнаумыч, сделайте что-нибудь», — и как слышал в ответ: «А что я могу, дети? Я могу только вам пинков раздать. Чтоб завертелось».
А ещё он молчит о том, надолго ли двое переживут третью.
В серебряной колыбели покоится спящая. Лицо её, тихое и умиротворённое, кажется совсем молодым. Полупрозрачная белизна сгустившимся облаком обнимает тело, словно парящее внутри большой и глубокой ванны, полной медицинского биопластика. Мало кто в Ареале может рассчитывать на такую реанимацию, но сейчас и она не даёт никаких гарантий.
Даже надежды даёт немного.
Алентипална была ещё в сознании, когда в столовую вошли солдаты. Только видеть уже ничего не видела, но успела спросить у Севера, что творится вокруг, сколько жизней она не смогла уберечь.
— Все живы, — не моргнув, соврал Шеверинский, и чуть не взвыл, поняв, что она поверила — она, которую даже хитроумный, как Одиссей, Борода ни разу не сумел обмануть.
— Хорошо как… — едва слышно прошептала Алентипална, а потом улыбнулась краешками глаз и утомлённо прикрыла веки.
Теперь Бабушка спит, утопая в слабо пульсирующем белом облаке; кровотечение прекратилось, сканеры не находят повреждений, опасных для жизни. Биоритмы замедлились, температура тела и давление понижены. Предельное нервное истощение и упадок сил, вот и всё…
Уже несколько дней ничего не меняется.
Серебряная колыбель, мягкий свет, и тихо-тихо, на пределе слышимости, звучит Моцарт, юный и вечный.
Света дремлет, съёжившись на неудобном кресле у двери. Ей снится каменная скамья и чаша, в которую падает тонкая струйка воды, мелодично и сладко журча, как флейты в адажио. Нет смысла сидеть здесь, они уже сделали всё, что могли, и большего не сумеют, но всё равно приходят и сидят, точно внуки возле бабушкиной постели.