Нет-нет-нет. Ну пожалуйста.
Лилен открыла глаза.
— Надо вызвать полицию, — сказал Майк.
Дальнейшее проходило мимо неё. Майк отвёл её в прихожую, усадил на стул, сказав, что всё сделает сам. Позвонил в Джеймсон, в полицейский участок. Побежал по соседским домам. Вернулся. Ушёл снова, деловитый, быстро соображающий, уверенный. Лилен отрешённо думала, что только Майк, для которого кино было жизнью, а жизнь — кино, мог спокойно заниматься чем-то рядом с двумя… двумя бывшими живыми людьми…
Он забыл закрыть дверь в залу. Лилен боялась повернуть голову. Увидеть.
— Ребята?
«Тётя Анжела».
Та вошла, оглядываясь с озадаченным видом. Лилен смотрела тупо, сложив руки на коленях, как кукла.
— Что случилось?
— Тётя Анжела, — вырвалось невольно. — А ты не умерла?
Уже начинало казаться, что на всём свете остались только она и Майк. Лилен не видела, какими глазами уставилась на неё Анжела.
— Вы тут вопили… — наконец, выговорила та заготовленную фразу.
— Ну да, — сказала Лилен. — Мама умерла. Папа тоже. Малыш лежит и дохнет. Майк думает. Нитокрис обещала прийти. Я уже совсем не знаю.
Анжела долго молчала. Потом опустилась на корточки и заглянула ей в лицо.
— Лили, — сказала она, — с тобой всё в порядке?
Лилен хихикнула.
— Что значит — умерли?
— А что это ещё может значить?
— Оба?
Лилен молчала.
— Одновременно?
— Откуда я знаю…
В дверном проёме обнаружился Майк.
— Местра Мариненко, — бодро начал он, и Анжела приложила палец к губам.
— Местра Анжела, — шепнула она. — Потише.
— Не трогайте её, — с профессиональными интонациями посоветовал Майк. — Шок.
Анжела смерила его тяжёлым взглядом. Они вместе прошли в залу, и Майк тихо, скоро отвечал на её вопросы. Голоса сливались в неровный гул. Лилен сомкнула веки. Во рту было сухо и вязко. Что-то дрожало в животе, и сердце болело…
— Лилен… Лилен! — Анжела грубо трясла её, ухватив за плечи, — да очнись же! Вставай. Пойдём на кухню, я сделаю что-нибудь поесть, кофе, чаю сладкого… В доме есть шоколад? Майкл, помнишь, где мой дом? Иди смело, дверь не заперта, найди в столовой коробку конфет!
— Зачем? — тупо сказала Лилен.
— Ты должна прийти в себя, — отозвалась Анжела уже из коридора. — Прямо сейчас.
— Зачем?
— Понимаешь, — спокойно сказала ксенолог терранского питомника, — нужно поговорить с Малышом. Для начала. А кроме тебя это теперь сделать некому.
Лилен сидела, вяло жуя. Вкуса у еды не было, и проталкивалась в горло она с усилием, как картонная. Майк сидел напротив, смотрел блестящими глазами, часто моргал и с явным усилием думал, что сказать. Не находил.
Анжела стояла у дверей кухни, словно отгораживая собой то, что было вне этих четырёх стен. Руки скрещены на груди, взгляд сух и сумрачен.
Они двое были живые. Жизнью веяло, точно ветерком в прогорклой, застоявшейся духоте, и Лилен чувствовала, как приходит в себя. Этого не хотелось. Так скоро. Нечестно. Она ещё не оплакала, не отстрадала…
— Для начала, — вдруг сказала она, заставив Майка вздрогнуть, а Анжелу — податься вперёд. — А что потом?
— Потом ты посмотришь на маму, папу и мамин биопластик и попробуешь что-нибудь почувствовать, — деревянным голосом ответила ксенолог.
— Я не могу.
— Почему.
— Потому.
— Ты должна. Ты сможешь найти то, чего не найдёт никакая полиция
— Отстаньте от меня все.
— Возьми себя в руки.
— Не хочу.
Анжела шагнула вперёд и дала ей пощёчину.
— Ну да, — совершенно равнодушно сказала Лилен. Помолчала и добавила, — Пусть Нитокрис ищет. Я переведу.
…она шагала в полосе прибоя. Волны, набегая одна за одной, сглаживали её следы. Старейшая самка терранского питомника, Великая Мать, высидевшая и вскормившая сотни единиц вооружения, отзывалась на мольбу приёмной дочери. Без торопливости, ибо у неё были другие срочные дела; но теперь Мать покончила с ними и шла на жалобный зов, к жилищам маленьких, мягкокожих думающих существ.
Прибрежные воды, пресные озёра и скалы, трава и деревья джунглей принадлежали ей. Она ощущала их так же, как траву и ветки своего гнезда. Ничто не могло от неё скрыться. По её власти, в соответствии с её желаниями плодилась дичь, сменялась листва. В кругу своих мужей и детей она не нуждалась в имени, быв единственно Старшей, Старейшиной, Матерью, но для мягкокожих, поступивших под её опеку, этого недоставало. Крохотные существа дали ей имя Нитокрис. Замысловатое сочетание звуков, которое произносили тоненькие голоса, нравилось. Мать принимала.
Уловив тревогу их мыслей, Старшая удивилась. Её покровительство всегда было самой надёжной защитой. Зря ли наставляла мужчин своего прайда? Напрасно ли гордилась ими? Погрузившаяся в глубокий сон Мать должна быть уверена, что никакая опасность ей не грозит. Иначе гибель. Таков закон жизни.
Приближаясь, Старшая всё яснее понимала, что произошло, и недоумение её возрастало. Склоняясь над крышей маленького белого гнезда, она уже осознавала всё, что могла осознать; мысли, подобно дотошным детям, едокам молока, обшарили обстоятельства, вытащили на свет догадки.
Нечто неизвестное посетило её владения; и Мать была гневна.
Нитокрис стояла над домом, точно дикое дерево — обугленное, накренившееся, в поблёскивающей чёрной смоле. Длиннейший хвост огибал коттедж, тяжко лежал на цветущих травах, пересекал дорожку; он сам по себе казался отдельным драконом. Жуткие заострённые шипы топорщились, поднимались и опускались, точно дышали.
Двадцать девять метров от носа до хвоста огромной самки псевдоящера. Старая, гордая и могучая, она даже с Яниной не разговаривала никогда, только с Дитрихом и Игорем. И с Лилен.
Лилен когда-то сглупа надеялась, что чокнутый Макферсон испугается хотя бы Великой Матери.
Ошибалась.
Макферсон пришёл в бурный восторг.
— Уй-ю! — присвистнул он, не вспомнив о неуместности восхищения здесь и теперь. Дитя.
— Снимать будешь? — исчезающе тихо спросила Лилен, глядя ему в затылок.
— А… — начал Майк; обернулся, обиженный и испуганный, — я… Лилен, ты что? Я что, похож на человека, который… — И поник, вспомнив, что чрезвычайно похож.
«Нитокрис», — подумала Лилен.
Та повернула громадную голову.
Броневые заслонки внешних век скрылись в карманах надбровных гребней, внутренние веки поднялись, и драконьи глаза нашли человека. Мягко, неспешно подступила плотная волна мыслей, поднялась, топя Лилен в себе, укутала, согрела, даря знакомое чувство абсолютной защищённости, спрятанности внутри этой смертоносной громады. Лилен подалась навстречу, позволяя сознанию Старшей слиться с её разумом.
«Ты славная женщина, — без вступлений сказала нуктиха. — Очень злая. Отомсти».
Не было нужды спрашивать, за что.
«Кому?!»
Женщины нукт умели думать человеческими словами, если хотели. Но друг с другом драконы всё же общались иначе. Раз за разом придавать пёстрой и яркой психоэнергетической волне чёткую форму было нелегко. Нитокрис не хватило слов, и она не стала утруждать себя.
…образы. Ощущения. Перемены в структуре мира. Мультисенситивность; гамма, в которой семь красок, семь нот для человека и семь миллионов для нукты…
Нечто неизвестное. Странное. Небывалое.
«Что это?» — спросила Лилен.
Ответ оказался простым и коротким.
Ничто.
Майк, оказывается, уже минуты две осторожно тряс её за плечо, не понимая, что Лилен занята разговором. Думал, опять впала в прострацию. Она раздражённо дёрнулась, сбросив его руку, и зашагала в дом.
Малыш сидел над подругой, опустив голову. Плечевые лезвия выдавались над холкой. Он не притрагивался к своему экстрим-оператору, только качал тяжёлой башкой, изредка тихонько, горько посвистывая. Лилен закрыла глаза, стиснула зубы. В приотворённое окно скользили звуки пробуждающегося леса, сумерки таяли, море дарило ветру влагу и соль…