— Я не Димочка, — свистящим шёпотом сказал тот.
— А…
— Я Синий Птиц.
Шеверинский смотрел, стоя в дверях, и думал, что вот злосчастная женщина, у которой негаданно родился мальчик-звезда. Она даже принарядилась для такого события — звонка по галактической связи собственному сыну.
— Что ты от меня хочешь? — процедил Птиц, исподлобья глядя на дрожащие накрашенные губы.
— Я ничего, просто… что ты здоров, миленький, я ведь беспокоюсь… приехал бы в гости, в отпуск, я бы сырничков испекла, ты ведь их так любил когда-то… У Марты Валерьевны дочка выросла, красавица…
— Тебе местра Надеждина велела позвонить?
— Н-нет… я с-сама…
— Врёшь, — тяжело сказал Птиц. — Не ври мне.
Кнопка, Лена Цыпко, девочка, которой не могло быть замены, настояла когда-то, чтобы Птиц познакомил их с матерью. Тот долго отнекивался, но Кнопке отказать не смог. Тётя Шура, робкая, добрая и хлебосольная, только что не молилась на них; чуть в обморок не упала, когда Лена после обеда начала сама убирать со стола. Рукастый Шеверинский починил диван и две розетки, размышляя, что такие, как Птиц — все нервные, болезненные, истеричные. И как, должно быть, тётя Шура намучилась с обожаемым сыном, бегая по поликлиникам, изостудиям, спортивным секциям: всё для него, лишь бы ни в чём не узнал отказа…
Жил-был белобрысый шпингалет Дима Васильев, которому по жизни везло. Так везло, что однажды школьный психолог отложил в сторону его характеристику, и после шестого класса Васильев отправился в лучший лагерь отдыха, который только можно вообразить.
В Райский Сад.
Он провёл там лето, прошёл тестирование — и, переведённый в спецшколу, не заехал навестить мать. Оказавшись достаточно ребёнком, чтобы купиться на верховую езду, лаун-теннис, аквапарк и пейнтбол; достаточно подростком, чтобы поступить так жестоко.
А она простила. Димочка и раньше-то был для неё божеством, а когда оказалось, что плод её чрева — сверхполноценник…
— Ты как себя ведёшь?! — гневно спросил Шеверинский после того, как Синий Птиц оборвал связь с домом.
— Она как валенок простая, — отмахнулся Димочка, — только и знает за кассой сидеть…
— Она мать твоя, сволочь, — безнадёжно сказал Север.
— У тебя мать в университете преподаёт. Ты не поймёшь.
— Чего я не пойму? Что ты подонок?
— Алентипална, — Птиц поднял брови, в точности как мать. — Ратна. Интан Юргина. Это дамы. А это кто? Это баба.
— Ур-род… — с чувством сказал Север, и они опять перестали разговаривать друг с другом.
— Идёт, — пробормотал Шеверинский.
— Что?
— Сюда чешет. Чую. Он по набережной гуляет с полудня. Фейерверки устраивает.
— Фейерверки? Как на Диком Порту?
— Ну да… а ты откуда знаешь? — встревожился Север. — Тебе Настька звонила?
Таисия кивнула почти виновато.
— А что я сделаю… — под нос пробормотал Шеверинский, будто она его в чём-то упрекала.
…шёл, насмешливо поглядывая по сторонам, уверенный и красивый. Чуть шаркая длинными ногами в тяжёлых ботинках, белых — как и облегающие кожаные брюки, как и лёгкая рубашка, распахнутая, открывающая чёткий рельеф пресса и гладкую грудь. Широкий пояс, унизанный хромовыми скобами, сверкал. Сверкали в улыбке белые острые зубы. Солнце золотило осветлённые волосы, вечер затенял тёмную синь глаз.
Женские головки оборачивались вслед.
Синий Птиц наслаждался собой и вниманием, подмигивал, щупал мимоходом; жертвы, как околдованные, только улыбались послушно, их кавалеры впадали в столбняк. Наконец, одна из встречных удостоилась особого внимания; не столько сама девушка, сколько её спутник — плечистый татуированный громила.
Они были так близко, что ветер доносил слова. Шеверинский совсем поник.
Таисия подумала, что циник Димочка страхуется близостью могучего и безотказного Севера. Фейерверки фейерверками, пятнадцатый уровень — не шутка, но проколы бывают у всех.
— Любезный местер, — куртуазно обратился Птиц, — можно позаимствовать вашу даму?
Громила не сразу понял, о чём он. Тогда Васильев просто приобнял его спутницу за талию, и, сверкнув улыбкой, повёл в обратную сторону.
Его остановили, ухватив за плечо.
— Тебе чего надо, пидор?!
— Жаль тебя огорчать, — пропел Птиц, — но девочка мне нравится больше.
Пышная шатенка, на полголовы выше Димочки, хлопала ресницами. Ума у девицы было немного, зато чутьё — лучше собачьего; для оценки противоположного пола имелся один параметр — «крутость», и по этой части белый кобелёк давал громиле сто очков форы.
Татуированный, недолго думая, занёс кулак.
Парень был непрост, его подготовка не ограничивалась наработкой мышц, и в стойку он вошёл почти профессионально, — но для этого требовалось переменить положение ног.
И он поскользнулся на гладких плитах. Ещё до того, как Синий Птиц закончил своё: «…приношу счастье».
Поскользнулся так, что упал.
Очень неудачно.
На локоть.
Выбив из ложа кость.
Полный боли вопль огласил набережную, заглушив весёлое хихиканье Птица.
Шеверинский уставился в пустую рюмку. Повернул её, сопя, стал разглядывать оттиснутый логотип кафе. Знакомый логотип, уральская фирма, только название латиницей, а не кириллицей…
— Хоть не убивает больше… — пробормотал он.
— Позвони координатору! — в ужасе сказала Таисия. — Он с катушек улетает на глазах, ему психотерапевт нужен!
— Он всех штатных психотерапевтов посылает в жопу строевым шагом, — в глухом отчаянии ответил Север. — На свете есть только три человека, которые имеют право его поучать. А сейчас БББ на Анкай! И я не идиот, чтобы им туда звонить. Там дела поважнее. Я с Порта звонил, Борода сказал: «летите, други ситные, на Землю-Два. Мы после саммита с официальным визитом там будем. Искупайтесь пока, позагорайте». Вот он и загорает… у тебя когда экраноплан?
— Рейсовый через час. Местер Мариненко хотел частный нанять, но теперь уже смысла нет… Север, держись.
— А что мне ещё остаётся… вон он идёт.
— Кто?
— Мариненко, — Шеверинский показал подбородком. — На глаз говорю, одиннадцать-двенадцать у него… мастер.
— Они все сверхполноценники. Только их ведь тоже мало…
Север ссутулился.
— Посадка объявлена, — сказал подошедший Игорь. — Любезный местер Шеверинский, моё почтение. Местра Таис?
В высокой пушистой траве, похожей на заросли зелёных метёлок, приятно ходить босиком. И бегать. И падать в неё. И валяться, чтобы мягкие иглы щекотали тебя от ушей до пяток.
— Мест-ла, — старательно выговаривала девочка, глядя, как качаются ветви высоко в небе. — Мест-ра. Ме-стр-ра!
Улянка вчера выучилась произносить «р». Мама всё стыдила её, что она своей фамилии не умеет выговорить, так вот ей теперь!
— Местр-ра Уляна Игор-ревна Мар-риненко!
Жалко, братик Сашка уехал в Город с друзьями, и ему не похвастаешься… Зато за кустами сидели два дракончика и ждали, когда Улянка встанет, чтобы снова её повалить. Это они договорились играть. В прошлый раз она так уцепилась за Мыша, что он протащил её досюда от самого дома, и Улянка устала держаться за него. Она уже умела хватать нукту так, чтобы не оцарапаться, и чтобы ему было удобно, но долго провисеть спиной вниз пока не получалось. Ничего-ничего, тётя Лилен говорит, что получится обязательно.
Ага, вот ещё!
— Ли-лен. Лили Мар-р-рлен!
Улянка вспомнила про Мар-рлен и решила, что уже отдохнула. Надо пойти, и сказать ей «Добр-рое утр-ро!» Или «Пр-ривет!» Пусть похвалит. Тётя Лилен классная и ужасно красивая. Но мама всё равно лучше.
Улянка замолчала и затаилась. Дракончики сидели в кустах и думали про неё, что вот она замолчала и затаилась. Улянка слышала, не будь дура. Она перевернулась на живот, прикинула, куда бежать, три раза посчитала до пяти и зажмурилась.
Йи-ха!
Если б были на свете соревнования по бегу со стартом из положения лёжа на животе, она бы точно взяла золотую медаль. Метёлки трав хлестали её по плечам и макушке, которую она выставила, точно козочка; земля под ногами улетала назад, Улянка завизжала от восторга, что так она быстро бежит, и так вкусно пахнет кругом травой, и так всё замечательно на свете!