Прочие женщины сидят по левую и правую руку старейшины, подобно могущественным дочерям богини, за ними — мужчины, в блеске завоёванных украшений, бахвалящиеся силой и ловкостью. Дети смотрят на величие матерей, разглядывают броню воинов и знаки отличия, гадая, который из доблестных зачал их; ждут куска из рук великой старейшины, чтобы подраться за него и выяснить, кто будет первым через несколько лет.
Всё как велит честь.
Цмайши огромна, жестока и всё ещё очень сильна, но в очертаниях её тела больше нет красоты. Тело стало тяжёлым и часто болит. Это знак: её срок на земле истекает. Годы её собираются, как зажимы на косах храброго воина, и уже самих кос из-под них не увидеть… Цмайши близится к двум векам.
Она рождалась в блеске клинков, в девичестве ей не было равных. Даже брат её того же выводка, великий Р’харта, что осмелился выйти из чрева прежде неё и доказал потом своё право отодвигать женщин, брат, достойно принявший ужаснейшую из судеб — даже он остерегался свирепости Цмайши. Но минули годы и десятилетия, войны и выводки, голод и поражения. Клыки её затупились, сосцы иссохли, теперь ей немного нужно.
«Солгите!» — молит старуха.
Солгите ей. Скажите, что она дома, что над нею небо Кадары. Что мир её по-прежнему, как и в начале времён — царствующий, первый, исполненный вечной славы. Что все её дочери живы и плодоносны, что её сыновья прославлены подвигами, и каждого не раз выбирала женщина для зачатия. Что доблесть и мощь не покинули человечество, и дети его мечтают о победоносной войне.
Она умирает. Солгите.
— Пусть расскажут легенду, — приказывает она, и вокруг утихает хруст костей на зубах. Её дому нечасто выпадает сытная трапеза, и всё же никто не смеет ослушаться. Никто не переспрашивает, какую легенду следует рассказать. Всем известна любимая история Цмайши, как и то, отчего величайшая из женщин желает склонять к ней свой слух. Пусть скажут о древних героях: о победах и упоении боя, о богах, склоняющихся перед людьми, о высокой любви и высокой чести. Цмайши услышит о себе и доблестном Р’харте.
Один из мужчин выходит и садится перед ней на землю. Старейшина взирает на него сверху, глаза её полузакрыты; Цмайши не думает о том, что в прежние времена обладателя четырёх кос не пустили бы не только на чтимое место перед нею, но и вообще в её собрание. Даже прибирать объедки…
Не помнит.
Он хорош в речи. Говорит нараспев, искусно подчёркивая рычащие звуки. Язык, новый и понятный, оттого кажется более древним; слова, которыми в действительности было когда-то сложено повествование, погребены и истлели более полумиллиона лет назад.
Он в материнском чреве своих братьев убил.
Он пожрал их, человеческой плотью себя насытил.
Он из чрева как трёхлетний ребёнок вышел, сестру отодвинул.
Шакхатарши, сестра, говорит:
«Ш’райра, мой брат, воистину силой обладает.
Мать не от слабого зачинала, она взяла бога».
Цмайши не помнит и о том, что М’рхенгла проиграл бой выродку. Приказывает глазам не видеть, носу не чуять, что мужчина перед нею болен и слаб, что из его сердец бьются лишь два.
Пусть говорит. Пусть говорит о Ш’райре и Шакхатарши.
…уже давно не с чем сравнить умения живых. Людская техника надёжна, куда надёжней того гнилья, что делают х’манки, но слишком много минуло лет. Слишком давно не делают нового. Всё износилось. Не взлетит корабль, не выстрелит пушка, и не на чем прочесть кристалл с записью, где светит истинное солнце родины, где лица и голоса давно утраченных храбрецов. Старые серьги Цмайши с передатчиками не только отказались работать — искрошились в пыль…
Никто уже не сделает новых.
Выродки пользуются сделанным руками х’манков. Дозволяют х’манкам записывать людские сказки. Поругание, хуже которого нет.
Шакхатарши говорит:
Цмайши грезит. В мыслях её Ш’райра, великий герой, убивает животных, врагов и друзей, детей и женщин, заставляя землю рыдать под своими шагами. Он пересекает пустыни и поднимается в области божественного света. Он встречает Учителя; он видит Л’йартху, того, кто станет его «вторым лезвием», и три по три года смиряет бешеный нрав, завоёвывая право быть с ним рядом. Он повергает собственного отца, бога смерти, и сражается с Ймерх Ц’йирхтой, ни на кончик когтя не уступая ему. Когда же матери рода подступают к грозной его сестре Шакхатарши, требуя от неё приплода, она отвечает им смехом…
Шакхатарши: «Кого мне взять? Кто мне равен?» — им ответила.
Она: «Где тот могучий, где обладающий честью?» — говорит.
Она: «Где тот, известный победами, яростный?» — говорит.
«Кого мне взять, чтобы сильных детей родить?»
Она: «Один Ш’райра меня достоин», — ответила.
Все в страхе от неё отступили.
Веки Цмайши приоткрываются, хотя она по-прежнему погружена в свои мысли. Меж обмётанных, пятнистых от старости складок кожи блещет зеленоватое пламя. «Мать выродка. Я должна была убить мать выродка. Я должна была решиться, приказать ему, приказать моему брату. Одна я могла бы родить приплод, достойный его…»
И вдруг М’рхенгла смолкает. Он молчит слишком долго, много дольше, чем разрешено.
Цмайши гневно распахивает глаза.
Дыхание замирает в её груди, и все три сердца пропускают удар.
У вошедшего двадцать девять кос. Больше, чем у любого из живущих мужчин.
Выродок стоит перед нею.
На нём полный доспех, все знаки достоинства, и — как же больно думать о том, что каждый из них заслужен. Зажимы на косах золотые, они блистают, звонко ударяются о броню, и звуки те — музыка. Хищно и мягко изгибаются чёрные, как слепота, рукояти священных ножей. Он сверкает красотой, этот воин: его волосы цвета артериальной крови, словно бы обильно смоченные влагой жизни врагов.
М’рхенгла в ужасе разворачивается спиной к старейшине — лишь бы оказаться лицом к вождю, к победителю… Он знает, что Цмайши забудет и это.
Дети прячутся.
Цмайши встаёт и скользит взором по лицам явившихся вместе с Л’тхарной. Женщин две: его сестра Ицши, его подруга Эскши — первая погружена в себя, вторая готова вознестись в боевую ярость. Его «клинок» Д’йирхва, ещё трое мужчин. За много лет они ни разу не ложились спать голодными, все превосходно владеют языками х’манков, все они выродки и предатели…
— Я пришёл за ожерельем вождя, — говорит Л’тхарна. — Я выдержал испытание. Ты, сестра отца, видела это. Я убил, я одержал победу, и мой враг свидетельствовал о моей мощи.
Глаза Цмайши становятся шире. Она как будто не верит своим ушам.
Эскши нервно встряхивает головой. Страха нет, но решение нелегко далось ей и всё ещё отдаётся тяжестью в левом сердце.
«Тебе нужно забрать у Цмайши ожерелье твоего отца», — сказала она прошлым днём, глядя поверх л’тхарниной головы.
«Я заберу», — ответил он.
«Она не отдаст тебе. Она убьёт тебя. Сама».