— Ничего, — утешил Этцер. — Зато теперь ты можешь лечь на газон, и тебя никто не увидит.
— Зачем мне ложиться на газон?
— Ну… — предположила Света, — возьмём что-нибудь интересное. Привяжем верёвочку. Прохожий наклонился посмотреть, а интересное — убегает. Здорово?
Полетаев вытаращил глаза.
— Чебурашка! — проникновенно сказал он, воззрившись на неё. — Наконец-то я нашёл тебя!
— Ииии! — ответила Тихорецкая и прыгнула с дивана прямо ему на руки.
Кайман сидел на полу и ржал.
— А ты кто? — радостно спросила Флейта, пытаясь соорудить из косичек что-то вроде ушей.
— Я второй крокодил, — отрекомендовался Этцер, — Валера.
— Нет, — мстительно сказал Полетаев. — Ты старуха Шапокляк.
— Полетаев, — нежно отвечал соратник. — Ради удовольствия видеть тебя с зелёными волосами я согласен даже на роль старухи Шапокляк.
— Вы о чём? — не выдержав, спросила Лилен.
Она сидела за кофейным столиком в холле двухуровневого суперлюкса, на который Солнце вчера вечером поменял люкс обычный. Причиной тому стало вовсе не желание пошиковать: вместо троих их оказалось семеро, да ещё с драконом, а в гостинице не было номеров. Искать другую и переезжать не оставалось времени и сил.
Лилен не могла не задаться вопросом, сколько платят особистам Райского Сада. Особенно учитывая недолгую беседу Солнца с Кайманом, которой она случайно оказалась свидетельницей: Юра предлагал скинуть оплату президентского номера на непредвиденные расходы, Костя морщился и отмахивался, бурча, что наплевать и нечего мелочиться.
Суперлюкс был оформлен в стиле ретро. Из многочисленных разновидностей стиля, насколько Лилен в этом соображала, избрали «первый спутник», то бишь середину двадцатого века. Ошивайся тут Майк, не преминул бы порассказать об аутентичных вещах. Сама Лилен знала только одну, и сунулась недавно под пышный бахромчатый абажур торшера, надеясь увидеть там лампу накаливания. Увы.
Наплевать. Не в лампах счастье. Всё равно красота, одно удовольствие погостить.
И ещё ценно, что кроме всех мыслимых удобств обитателям суперлюксов предоставляется полная анонимность и вся разрешённая законом защита от средств слежения. После нескольких тихих фраз и определённой доплаты — и неразрешённая тоже.
Мало ли в каких областях добиваются успеха дельцы.
Кайман поглядел на Лилен скошенным глазом и склонил голову к плечу. Вид у него был заговорщицкий — как обычно.
— Есть древний детский мультик, — проговорил он. — Совсем древний. Каждые лет семьдесят его переснимают… последний раз был лет пять назад.
— Семь, — поправил Солнце.
— Не в том суть. Суть в том, что его посмотрел кто-то из нкхва… основы ксенологии помнишь? О нкхварском юморе? То-то же. Бедный мульт задел какие-то самые глубокие струны нкхварского существа. Нкхва были потрясены. До глубины души. И они сделали свою версию.
Лилен попыталась представить, во что амфибии нкхва могут превратить любое произведение человеческого разума.
— Это нельзя описать словами, — мечтательно сказал Кайман. — Это надо видеть.
…с той самой минуты, когда под крышей частного ангара, затерянного на краю территории космопорта среди десятков похожих, безмолвный мрачный азиат передал на руки Солнцу обморочную девочку, семитерране ни слова не сказали о деле. Не только о похищении. Вообще о делах. Даже Чигракова не заикалась; и у Лилен не поворачивался язык.
Только о ерунде, о мультфильмах, о моде, путешествиях и развлечениях, только байки и анекдоты.
Света не просыпалась толком до самого утра. Лишь когда Солнце усадил её рядом с собой в машине, простонала — тоненько, тихо-тихо, больной ребёнок: «Со-о-олнышко… возьми меня на ру-учки…»
На коленях у Полетаева она, свернувшаяся калачиком, умещалась целиком, как зверёк.
— Светик мой, — ласково и жутко сказал Солнце, — падлы-суки обидели моего Светика… мы с Крокодилычем их порвём на восемь клиньев.
То, что он мурлыкал, походило больше не на попытки утешить, а на львиный растревоженный рык.
Кайман, непроницаемо-мрачный, гнал как самоубийца.
Единственная минута, когда Лилен снова выгнуло дугой, боль и дрожь прошли тошнотной волной от пресса до пальцев ног и рук, а Дельта зашипел, учуяв неладное, вымотала Синего Птица как марш-бросок по пересечённой. Он еле держался на ногах, засыпал на ходу и даже в ангар не пошёл, буркнув, что всё уже спел, как призовая канарейка. После чего сварливо добавил, что его ценный организм отказывается терпеть подобное издевательство. При всей к Димочке антипатии Лилен понимала: если б ей в конце становилось так же хреново, она бы тоже склочничала и ругалась. Зная — всё равно сделает, что требуется.