Маунг Маунг Кхин, первый пилот, вернулся к созерцанию идама в окне-мониторе. Неожиданно для себя он задумался о погибшей удаче рейса, и было это очень неприятно. Кхин не чувствовал себя готовым к перерождению. Тогда он подумал о ещё одной удаче, которой Авалокитешвара в своём невероятном милосердии осенил «Миннесоту», и немного успокоился. К последнему оружию нельзя обращаться попусту, по мелочи, но если перед кораблём и впрямь поднимется смерть, то ей противостанет она. С тем Кхин закрыл глаза и обратился мыслями к «Сутре сердца».
Патрик О’Доннелл, второй пилот, по-прежнему мучился предчувствиями. Бесстрастный сосед окончательно ушёл в себя. Маунга Патрик уважал так, как мало кого на свете, даже больше, чем капитана и маму, и если бы первый смилостивился, сказал что-нибудь успокаивающее, так О’Доннелл и сам бы посмеялся над дурной приметой. Но Маунг молчал. Второй помялся в кресле, запустил вне расписания проверку доступной сканерам зоны и принял, наконец, решение: отправился жаловаться капитану.
Джек Лэнгсон, командир приписанного к «Миннесоте» взвода космопехотинцев, шагал по центральному коридору к жилым отсекам.
Капитан корабля, Ано Карреру, писал рапорт. Ему только предстояло услышать от второго пилота дурную новость, поэтому сейчас на сердце у него было легко. Всё прошло спокойно, насколько может быть спокойной эвакуация вырезанной рритскими войсками колонии. Карреру остался бы безразличным к гибели всех на свете колоний: он не был плохим, бесчувственным человеком, но его волновало лишь то, что непосредственно принадлежало ему. Судно, экипаж, семья на Земле. Тем, кто попадал в категорию собственности, жилось как за каменной стеной — ради них капитан Карреру готов был расшибиться в прах.
Старший офицер Морески спал.
В медицинском отсеке стояло тихое жужжание: моющий аппарат ездил по полу, разворачивался, тыкался в углы. Сама корабельная медичка вытирала пыль, сквозь баюкающий ровный звук следя за дыханием единственного пациента. Паренёк лежал без движения, приоткрыв губы. Глядел в потолок. Стимвит-Х пришлось вводить внутривенно. Подходить к мальчику с иголкой очень не хотелось, но он просто не в состоянии был ничего проглотить. Как будто отключился рефлекс.
Ничего особенного.
Шок.
Он насмотрелся особенного, этот Тери Уивинг. Должно быть, Тери: он не мог выговорить ни слова, не отвечал жестами, и писать, когда ему дали планшет, тоже не стал. Пришлось проверить списки жителей колонии, они же теперь — списки погибших. Уивинг единственный подходил по возрасту.
Медичка подошла к раковине, сполоснула тряпку и вымыла руки. Скользнула взглядом по зеркалу, поправила волосы и с неудовольствием подумала, что левый глаз всё ещё заметно красный. Вспомнила, что ещё можно закапать, но ни рецимина, ни ферона-Т в её аптеке не хранилось. Всё необходимое, ничего чудодейственного.
Смарт-пылесосик отъехал к себе на место и умолк. Медичка прошла в пустой лазарет, села на одну из коек, затянутую целлофаном. У неё была своя каюта, как у офицеров — сущий ящик рядом с рабочим местом, отгороженный листом пластика, — но туда не хотелось. Тери Уивинг едва слышно дышал через рот. Женщина посмотрела на пальцы его правой, видимой руки: если только скомкал простыню, хотя бы взялся за неё… не было даже тремора.
Сквозь полуоткрытую дверь сладко-черешнево темнела гитара. Наклейки на передней деке, крепления под ленту, чтобы играть стоя; ласковый хозяйский взгляд замер на выгибе обечайки. Женщина облизала губы, точно сражаясь с соблазном. Вздрогнула, резко выдохнула. Отвернулась.
У неё были маленькие тонкопалые руки, похожие на двух паучков.
От входной двери раздалось покашливание. Оно пыталось казаться деликатным, но выходило непохоже.
Медичка встрепенулась.
— Да?
— Айфиджениа? — начали неуверенно. Не потому, что смущались, а потому, что казарменная глотка не приноровлялась сходу к стерильной тишине лазарета.
— Джек?
В ответ ввалился Лэнгсон. Его появление изменило структуру пространства: медотсек стал очень маленьким и очень тесным. Хозяйке он был по размеру, а гостю жал.
Айфиджениа улыбнулась.
— Привет, — сказали ей. Медичка машинально скользнула взглядом по келоидным рубцам на лице Джека и в очередной раз нелестно подумала про того, кто это шил. Разгладит теперь, конечно, только хирург. Могли и не уродовать так человека… Щетина у Лэнгсона росла в разные стороны, как дикая трава.
И впридачу — тик, подавленный чудовищным усилием воли. Айфиджениа подмечала профессиональным взглядом: левая бровь и скула, и, должно быть, уголок губ, растянутых в постоянной ухмылке.