На месте, где должен быть нос, бесформенная кровавая масса. Неужели это я? Как ни готовился я к такому исходу, но на деле это оказалось страшней… Я выпускаю из рук зеркало. Я урод… Представляю себе девушек, хохочущих над моей рожей. Тоска… Да, дорого мне досталась моя победа. Я возмущен. За что все это, ведь я честно зарабатываю свой хлеб тяжелым трудом! За что?
– Спокойно! Спокойно! – удерживает меня француз. – Теперь он тебя не тронет. Кончено!
– Кончено, – повторяет швед.
– Нет, не кончено! Нет! – сипло кричу я.
Ночную вахту несет другой. Утром меня будят на работу. Тело ноет, острая боль в позвоночнике. Сдерживая стон, я подымаюсь, моюсь, с трудом глотаю чашку цикория, но жевать не могу – ноют зубы. Матросы смущенно молчаливы, но внимательны и предупредительны. Выхожу на палубу. Вдыхаю свежий утренний воздух. На мостике штурман. Из каюты боцмана, кряхтя, тяжело cтупая, выходит человек. Я ахнул… Какая-то бесформенная масса вместо головы… Огромные, выпяченные вперед губы похожи на челюсти гиппопотама. Где-то высоко, на макушке, торчит кепка, из-под которой видна марля. Да ведь это же боцман!
– Галло, красавчик! – злорадно захохотал я, приближаясь к боцману. – Продолжаем! Я еще не рассчитался с тобой!
– Но, но! – кричит боцман, отступая. – Но, но!..
Резкий свист с мостика. Штурман зовет.
– Я тебя уничтожу! – говорю я боцману. – Уничтожу! – и, повернувшись, нарочито медленно направляюсь к штурману. Ни капли смущения, ни подобия робости: теперь мне наплевать не только на штурмана, но на самого короля.
– В чем дело? – грубо спросил я, не прибавляя, как это полагается, слово «сэр».
– Капитан зовет, – ответил штурман, отвернувшись.
Капитан сидел на корме, в откидном кресле, и сосредоточенно жевал табак. При виде моей физиономии, он скорчил было гримасу, означающую улыбку, но моментально убрал ее: по выражению моего лица он понял, что улыбка здесь неуместна. Приняв обычный холодно-суровый вид, глядя в сторону, он выплюнул жвачку и для пущей важности насупил брови, выдерживая паузу.
«Ладно», – подумал я.
Наконец он произнес:
– Твое счастье, что вся эта бойня произошла в порту, где действуют законы суши, иначе бы тебе не сдобровать.
Я сделал шаг вперед.
. – Ваше счастье, – сказал я в тон капитану, – что и законы суши также на вашей стороне, иначе бы и вам не сдобровать.
Капитан грозно вскинул голову.
. – Вы видите это? – я указал на свое лицо. – Это дело ваших рук.
Мое и без того страшное лицо в настоящий момент, в припадке ярости, сделалось, вероятно, ужасным.
– Вы виноваты в этом! Вы! – наступал я, – И вы ответите за это!
– Почему я? – промычал капитан.
– Потому, что вы не изволили обратить внимание на мою жалобу. Этим вы дали боцману право издеваться надо мной. Вы, вероятно, думаете, что командуете галерой и держитесь ее порядков. Кто дал вам право так думать? – запальчиво кричал я. – Кто?
Капитан растерялся.
– Ладно. На обратном пути этого не будет, – сказал он. – Я приму меры.
– Не извольте беспокоиться, сэр, – иронически заметил я уходя, – меры уже приняты!..
Об этом разговоре я рассказал товарищам.
– Начальство бережет свой авторитет, как куртизанка свое лицо, – изрек Франсуа. – Твое счастье, что тебя некем заменить в этом глухом порту, но в Англии тебе об этом напомнит.
– Напомнят, напомнят, – повторяет Питер.
– Наплевать! – говорю я.
На берегу портовый врач, бритоголовый молодой человек с наглыми глазами, встретил меня очень весело.
– Какой национальности?
– Русский.
– Русс! А кто это вас так разукрасил?
– Боцман.
– А он кто по национальности?
– Англичанин.
– Англичанин! Здорово! Мой соотечественник… – и он весело захохотал.
– Погодите смеяться, – прервал я его. – Вот увидите своего соотечественника, тогда будете смеяться.
Доктор продолжал хохотать.
– Если вы сомневаетесь, – глухо говорю я, перегнувшись через стол, – я могу то же повторить и на вашем лице. Это будет точная копия с рожи боцмана.
– Но! Но! – отшатнулся доктор. – Я вам верю! Верю! Я, извините, пошутил… Я дам вам лекарство, – заторопился он, – которое быстро вернет вашему лицу натуральный вид.
Фальшиво улыбаясь, он сунул руку в один из ящиков своей аптеки и протянул мне горсть каких-то белых таблеток…
– Прекрасное средство, исключительное.
– Что я с ним должен делать?
– Растворять одну таблетку в рюмке с водой…
– И выпить?
– Но, но!.. Полоскать нос, то есть влить нос, а потом вылить.
– И это выпрямит мой нос?
– Обязательно! Будете благодарить.
Я благодарю его на своем матросском лексиконе, швыряю о пол таблетки и, хлопнув дверью, выхожу на улицу.
Я с любопытством наблюдаю жизнь маленького города. Но женщины, один вид которых так сладостно волнует меня, смотрят на меня с испугом, усмешкой, удивлением, словно на диковину, Я отворачиваюсь, подойдя к витрине магазина, я с проклятием отшатываюсь: в стекле, как в зеркале, отражается изуродованная рожа…
– Эх! Выпить бы! Но денег нет… – Мрачный возвращаюсь я на судно и, столкнувшись с боцманом, зловеще шепчу: – Я еще с тобой рассчитаюсь…
Снова океан. Идем в Африку. С иным чувством хожу я теперь по палубе. Команда относится ко мне с уважением. Резко изменилось и отношение начальства, хотя я хорошо знаю, что под маской сдержанности и равнодушия скрывается глубокая неприязнь. Я дышу свободней, но все же мне совсем не весело.
– Ты изменился и как будто постарел. Да и глаза у тебя злые, – говорит Франсуа.
Француз прав, я изменился, и причиной этому мой нос. Сошла опухоль, зажили кровоподтеки, ссадины и раны, и только нос потерял свою естественную форму. Он стад кривой, лежит «на борту». И всякий раз, когда я бреюсь или смотрю в зеркало, у меня портится настроение. Я не могу простить этого боцману. Правда, и ему не лучше. Он весь дергается и все еще похож на гиппопотама. Давно исчезла его волчья усмешка, но меня это не радует. Встречаясь с ним, я ребром ладони провожу по своему горлу. Этот жест понятен боцману. А ночью стоя на баке, я, нагибаясь к вентилятору его каюты, прислушиваюсь. Боцман ворочается на своей койке. Тогда я тихо поворачиваю рупор вентилятора против ветра, всовываю голову в рупор, и до ушей боцмана ветер доносит зловещий, воющий шопот: «Убью!..»
Боцман, как говорят англичане, «потерял свой нерв». Он с трудом скрывает это. Распоряжения отдает торопливо, не глядя мне в глаза. Он нервничает, льстит мне. Мы поменялись ролями. Теперь боцман служит предметом насмешек.
– До капитана дошел слух, что ты угрожаешь боцману, – говорит мне старший штурман.
– Передайте капитану, что боцман сочиняет, – дерзко отвечаю я и поворачиваюсь спиной к штурману.
В другое время штурман за такую дерзость спихнул бы меня с мостика, но у меня на поясе нож, в руке молоток, и дерусь я не по-джентльменски, – лучше не связываться.
– Русские добродушны, но отчаянны, когда их разозлишь… – подслушал Питер разговор двух штурманов.
Да им лучше не связываться со мной. В моих несчастьях, в уродстве моем виноват не только боцман…
Мы вступили в полосу самых сильных штормов. Пароход наш, делая не более трех узлов в час, грудью пробивает себе дорогу сквозь огромные горы волн. Иногда удары бывают такой силы, что судно, кряхтя, содрогаясь всем своим корпусом, отступает назад, и водяные обвалы рушатся на палубу покрывая все и всех.