Катя
Мать все ждала Катю. Уже выкопали картошку, уже дожди зачастили, а ее все нет.
Груня с удочкой не отходит далеко от дома, как бы подружкину дочку не проглядеть.
Я то с ней рыбачу, то по вскопанному огороду один бегаю: у сестер каникулы кончились.
Удила Груня с утра окуньков, как учуяла бензин: знакомый по войне запах. Оглянулась: машина стоит, из кабины бензовоза выпорхнула городская краля. Небольшого росточку, худенькая. Личико напудренное, с румянцем. В береточке, кисейной кофточке, на ногах модельные туфельки. Через руку лакированный ридикюль. Приняла из кабины чемодан и направилась к Груниной избе.
Пришла Груня в себя, удочку схватила, костыли под мышки и заскакала к дому. Знать, приехала Полинкина дочка!
Я в огороде топтал порховки, грибы-дождевики. Топну ногой по бурому шарику — рыжий дым поднимается, как на войне. Слышу: подъехала машина, хлопнула дверка кабины. Я за калитку — там сестренка Катя. Я закосолапил к ней и протянул ручонки. Она взяла меня на руки, всего измазала помадой.
Тут подоспела Груня.
Катя прибыла в распоряжение Казанского роно. Но там ее, молодую, энергичную, перехватили партийцы из отдела культуры и предложили, как комсомолке, заняться культурно-просветительной работой в селе Благодатном. Катя проездом заехала к нам.
Мать в новом креп-жоржетовом платье в белый горошек, что подарила ей дочка, ни на шаг не отступала от нее, брала под ручку и вышагивала с ней по Селезневу и Зимихе. Пусть все видят, что и на ее улице праздник.
Катя забрала нас с матерью к себе. Вовка пока оставался у Груни. Елабугу схватил первый ледок, и деревня поручила ему пешнять проруби.
Село Благодатное подковой раскинулось на берегу Бездонного озера. Летом у озера действительно благодать. А зимой на Бездонном гнездятся ветры и дуют, дуют во все стороны и во всякую погоду, гонят на село белых змей, поземку за поземкой.
Вечеряли благодатненцы — всякая изба сама по себе: чаи гоняли да слушали стариковскую побывальщину.
Повесила Катя красный флаг на избе-читальне, написала лозунг «Ученье — свет, неученье — тьма», и стали собираться по вечерам на избачевский огонек те, кому дома делать нечего. Она им ругает Черчилля и Чан Кай-ши, радуется восстановлению Варшавы. Учит грамоте, выдает книжки по силам: кому «Сказку о рыбаке и рыбке», а кому букварь.
Закроет позднехонько избу-читальню, а какая-нибудь старуха не уходит, мнется возле избачихи:
— Катерина Санна, уважь, голубушка, почитай письмецо от Веньки мово беспутного. Умотал в Петропавловск на заработки. Чо он там маракует?
Катя ведет бабку на свою половину — сельсовет выделил для пропаганды знаний пол-избы, другая половина полагалась избачу. Мы с матерью спим за занавеской. Прочитает письмо под бабкино «осподи, сариса небесная», ответ сочинит, чтобы возвращался сынок.
Не стало от старух отбоя. Дело, без дела — плетутся к ней. Не дом — проходной двор.
И матери особый почет: все село в ножки кланяется.
Катя целыми днями пропадала в своей избе-читальне. Зимними сибирскими вечерами не было уютнее места в Благодатном. Здесь и улаживались соседские ссоры, мирились жены с мужьями и присматривалась друг к другу молодежь.
Стал захаживать на избачевский огонек с дружками-бражниками и Пашка Зорин, первый парень на деревне.
Дружки Пашкины свернут кульки из старых газеток, семечки в них лузгают да девок пощипывают. А Пашка сядет, закинет нога на ногу и небрежно листает журнал «Крестьянка», а сам из-за журнала на избачиху поглядывает. Так себе. Ничего особенного. И что это люди по ней с ума посходили: Катерина Санна, Катерина Санна?.. Брови скобочкой выщипаны — это еще ничего. Щеки с ямочками подрумянены. Курносая. Одевается фасонисто, по-городскому. Валенки как снег белые. Надо поглядеть, что в ней особого. Жалко, в этом же доме живет — не напросишься на провожанье. А то бы скоро дело обтяпал.
Кате льстило, что такой парень вокруг нее увивался. Сколько добрых девчат по нему сохнет, а он все-таки ее выбрал. Но поманежить надо: гонору поубавить.
Не обломал Пашка Катю просто так, в азарт вошел, да и отступать не привык. Заявился однажды к нам домой, бухнулся в ноги матери и просит дочку замуж отдать. Мол, жить без нее не могу. Или она, или погибель. Слезы на глазах, жар на лице — любовь да и только. Тут и Катя не выдержала, тоже в слезы — и на Пашке повисла.
Слов нет, рассуждала мать, Павел — парень видный из себя, волос волнистый. Да вертун. Не одной девке пуговицы покрутил. И с Катей что-нибудь выкинет. Нет, не будет добра.