Михаилу захотелось впасть в состояние, которое соответствовало бы погребению: уйти в бессознание, свалиться в могилу… И он пожалел, что нет похоронного оркестра: быть может, духовики растравили бы его душу, шибанули бы по мозгам. А он стоит на краю материнской могилы, и ничего с ним не происходит, лишь стареет он, стареет, и только свежий, упругий ветер не дает и не даст вконец состариться ему.
— Ты бы шапку надел, — жалостно посмотрела на Михаила Ритка и скомандовала мужикам: — Всю, всю землю на могилу сгребайте и вокруг памятника потрамбуйте. Э-эх, мужики называются. — Она выхватила у Припа лопату и сама широко, по-мужски сбросала на могильный холмик глиняную кучку, на которую копальщики махнули рукой.
Михаил остался наедине с могилой матери и почувствовал страшное одиночество. Теперь он один на всем белом свете. Он сирота. После Нового года надо обязательно отправить Ирину на курорт. Пусть подлечится, успокоит нервишки, и тогда врачи разрешат рожать. Жаль, что мать так и не понянчила своего родного внучка. Ничего, подрастет ее внучок, и приедут они всей семьей на могилку бабушки Нюры.
— Прости, мама. — От слов, произнесенных вслух, у Михаила появились слезы, и все перед собой он увидел сквозь огромную дрожащую слезу. — Похоронили тебя вроде бы неплохо — не обессудь. Прости. Прощай…
Михаил, спотыкаясь, побрел на людские голоса.
В столовой стоял обычный гул от людских разговоров и от позвякивающей посуды. Ничего поминального не чувствовалось. И опять Михаил с горечью удивился, как буднично проходят поминки по его матери и даже имя ее редко упоминается в разговорах. Нужно ли было говорить общий тост, он не знал. И, растерявшись, гладил в кармане пиджака носовой платочек — память о матери: у ее могилы сестра всем раздала такие платочки. Но люди и без тоста выпили за тетю Нюру, помянули ее и перешли к разговорам, на которые вряд ли стоило обижаться…
Уже все стали расходиться, когда в столовую вбежала запыхавшаяся профсоюзница, которую Михаил помнил по ТЭЦ, куда он бегал к матери на работу.
— Ну как? — Она бросилась к Михаилу. — Мы все, Миша, сделали. Чем могли, тем помогли. От духовиков Таисья отказалась, так что сами виноваты.
— Спасибо вам, не знаю даже как и благодарить, — растрогался Михаил.
Женщина, отдышавшись, поправила выбившуюся из-под платка седую прядку волос и строго проговорила:
— Ты что же, друг, мать-то свою забыл. Хоть Таисья приглядывала за ней, скажи ей спасибо. Ну ладно, в живых застал, прощение получил, — успокоила его женщина. — Смотри, не забывай Высокогорск. Родина твоя. А теперь и вовсе. Мать здесь покоится. Я ведь тебя во-о-от таким помню. — Она часто заморгала, смахнула слезу и заторопилась: — Ну ладно, Миша, побегу. Скоро конец рабочего дня — автобус нужен людей с работы развезти.
Михаил почувствовал, что уже больше семи, оделся и, не разбудив Костю, защелкнул на английский замок дверь.
На стук открыла заспанная Нина, зябко запахнула на груди халат и недовольно объяснила, что мать ушла за молоком и что поездка на кладбище, о которой Михаил вчера договорился с Иваном, отменяется.
Михаил забрал свой портфель, попрощался с Ниной, передал всем привет и вышел во двор. Ему опять захотелось спать, но беспокоить Костю он не стал и задумчиво сел на скамейку. До аэропортовского автобуса оставалось еще уйма времени, и Михаил побоялся даже подсчитать: сколько именно. Надо было так растянуть время, чтобы оно прошло как можно незаметней. А теперь ему еще придется идти по родному городу, встречать знакомых, проходить памятные его сердцу места.
По тому пути, по которому несли мать, устланному еловыми лапами, Михаил не пошел. Он завернул за каменные сараи и натолкнулся на женщину. Михаил уступил дорогу и посмотрел женщине вслед. Тут только он заметил у нее в руках смутно белевший бидон и догадался, что это была сестра. Михаил остановился, надеясь, что она тоже узнает его. Но Таська не остановилась, и он хотел окликнуть ее, да промолчал и еще долго смотрел ей вслед…
Михаил посмотрел в золотящееся предвечерним светом окно и не поверил. Неужели близится вечер? У него на часах полвторого. Он выскочил из-под фикуса: на вокзальных часах тоже было полвторого. В два отходит автобус.
Какой короткий зимний день на Урале! Поздно светает, рано вечереет. Ему, приморцу, показалось, что и не развиднелось как следует.
Откинувшись в кресле «Икаруса», он с полудремотой поглядывал на привокзальную площадь. В ногах провожающих скользили игривые змеи поземки. Летуче изогнувшись, они, казалось, норовили ухватить друг дружку за хвост. Так расшалившиеся дети путаются в ногах взрослых, пока те прощаются. Дети возле автобуса не играли, и Михаил подумал, что их не взяли из-за плохой погоды. Та жестокая зима, что вчера была на кладбище, только сегодня добралась до города.