Чуяло материнское сердце беду неминучую — не о себе мать думала, а беду от дочери хотела отвести. Не смогла. Как ни билась головой об пол, как ни кровянила об стенку ногти до самого мха, уходом ушла ее доченька непослушная к кобелине бессердечному, Пашке Зорину.
Я чувствовал, что мать делает правильно, не разрешая Кате выходить за Пашку. И я тоже плакал, топал ногами, грозил сестре кулачком и даже вычикнул из Пашкиной потной ладони противные конфеты-горошины, которыми тот хотел меня задобрить.
Мать работала уборщицей в школе. Меня забирала с собой и мыла полы на дню раза по три; без конца протирала окна, степы, парты.
В школе я подружился с учениками. Все четыре класса таскали меня к себе на уроки. Посадят на первой парте, а я сижу себе, слушаю. Тихий, аккуратненький, в толстовке с белым воротничком. Выйти захочу — возьму правую руку за локоть и держу штыком. Без спроса не входил, пока учитель не впустит.
Сначала тошно было матери без Кати. Места себе не находила. Думала, дочка приедет — все по-другому обернется. Дом создадут свой, чтобы было куда Вовке приткнуться в случае чего. Да и себе на старости лет крыша над головой. Но что-то все неладно получается. Где-то недалеко то смутное, из-за чего не ладится жизнь. Что же, господи, это такое?
После ухода Кати, словно чувствуя смятение матери, я предложил:
— Ушла она от нас. Тогда поехали лучше к папке в армию, заберем его и в Селезневе жить будем.
Обрадовалась моим словам мать, запричитала:
— Поедем, поедем, сынок. Катя сказывала, неподалеку он, в Нижнем Тагиле. Полторы суток и там. Вот кончится зима, и поедем к папке.
Стала меня мать вечерами учить печатным буквам: прописных не знала. Странное дело — научила-таки меня полуграмотная мать моя довольно сносно читать по слогам.
Катя все реже и реже навещала нас. У Зориных корова отелилась. Павел стал частенько в стопку заглядывать. Трезвый еще ничего, а пьяный — сумасброд. Все жене выскажет, что о ней думает. Дескать, наштукатуренная, намалеванная еще туда-сюда, а в постели без пудры и румян смотреть не на что.
Катя, конечно, виду не показывала. Мол, все хорошо, живут не хуже других.
Но материнское сердце не обманешь:
— Добром, Катюша, жисть твоя не кончится. Уходить надо, пока ребенка нет.
— Да как же я, мама, на людях-то покажусь? Екатерина Александровна и вот на тебе, разведенка. Остепенится Павлик. Видать, свое не отгулял. Покуражится и остепенится. А так он хозяйственный и трезвый обходительный. Конечно, остепенится.
Что правда, то правда. На людях Пашка вокруг жены и тещи вьюном вьется. А по-за глаза грязью обливает, как худая баба.
Зориха тоже. Нет чтобы сыночка своего приструнить, потакает ему во всем. Одного поля ягоды.
Я каждый день спрашивал мать о папке. Поедем в Тагил да поедем.
Из Азии бабка Матрена написала, что отец мой наших соседей Зыковых к себе переманил. В Тагиле Зыковы с год уже живут, купили дом, зыковский адрес бабка Мотя приложила к письму.
Я мать поторапливал, чтобы скорее в дорогу собиралась. В букваре хранил две папкины фотографии. На маленькой, для паспорта, отец в гимнастерке, в военной фуражке. Но самое огорчительное, папка был без погон. Зачем это он их снял? Теперь-то отец поди с погонами, а на погонах звезды. Другая, толстая фотография была куда лучше. Папка на боевом коне. Белый конь встал на дыбы, а отец сидит как влитый и смотрит мне прямо в глаза. Бесстрашный донской казак. В черном халате, с патронами на груди, кинжал в руке, кубанка набекрень, а из-под кубанки казацкий чуб. Лицо почему-то сдвинуто немного вбок.
Вот бы еще папке шашку и наган. Разогнал бы он всех фрицев — и героем в Благодатное на белом коне.
И еще конь для меня. Сел бы я на коня и помчался бы Селезнево к Рае с Лидой. Покатал бы сестричек. А потом бы в Среднюю Азию полетел, поел бы вареников у бабы Моти. Жуликов бы на вокзале из пистолета кых! кых! Шашкой жжик! А в Ишиме с уткой бы наперегонки полетел — кто вперед до Благодатного. А потом ворвался бы я к Пашке Зорину, наподдавал бы ему как следует, чтобы Кате жизнь не ломал, а потом…
Весной проводили из Селезнева в армию Володю, и мы с матерью отправились на Урал искать свое счастье. Селезневская родня только руками развела.
— Ой да нянька, да что это с тобой деется, на самом деле? — сокрушалась тетя Лиза. — Почто дурью маешься? В твоем-то возрасте пора не токмо о себе думать. Ведь мальчонка у тя, ему дом больше отца нужен. Отцы ноне вон какие пошли. Оставь покеда Толика у нас, а сама разузнай хорошенько.