Сзади за хлястик распахнутой шинели держалась похожая на монашку маленькая красноглазая женщина-поводырь.
Поезд огибал небольшое озеро — вагоны дергались из стороны в сторону. Озеро кончилось — женщина потянула спутника за хлястик. Слепой снял пилотку и отдал спутнице. Шаркая левой ногой и приставляя к ней правую, слепой двинулся вперед и загнусавил самодельную жалостную песню:
Дорогие братья и сестры, матери и отцы, не откажите слепому калеке, опаленному войной, в хлебе насущном, — монотонно, нараспев проговорил певец. И с надрывом вместе с поводыршей повторил:
В пилотку посыпалась мелочь, кто-то бросил мятый рубль. Женщина как заводная кланялась, крестилась и благодарила:
— Спаси боже вас. Спаси господи вас.
закончил куплет слепой и снова обратился к братьям и сестрам.
Я заранее взял у матери денежку и с нетерпением ждал, когда певцы подойдут поближе. До боли сжав в кулачке монету, я покраснел и робко подошел к пилотке с ржавой дыркой от звездочки. Разжал кулачок и стеснительно уткнулся в колени матери.
Человек в плаще, разгладив на столике синюю пятерку, аккуратно положил ее в пилотку.
Старик долго шарил по карманам, рылся за пазухой и, еще раз похлопав себя, виновато развел руками:
— Простите, люди добрые, ни копья нетути.
закончил в конце вагона слепой.
Мать прослезилась, скомкала платочек, тихонько в него высморкалась и виновато улыбнулась. Извините, мол, за женскую слабость.
Мне тоже хотелось плакать, но я сдержался.
— И куды это вше народ едет и едет. Я вот к шыну, а оштальные куды? — вдруг некстати прошепелявил старик, но ему никто не ответил.
Человек в плаще, вспомнив обо мне, стал украдкой разглядывать меня.
Вот сейчас я гляжу взрослыми глазами памяти своей на себя самого, пятилетнего деревенского пацанчика, и будто слышу внутренний голос человека в черном плаще: «Какой странный малыш, — думается ему, — глядишь на него, и почему-то вспоминается лес, речка, луг, и хочется быть добрее, лучше, проще. И охватывает беспокойство за его судьбу, и хочется защитить этого мальчика, похожего на утенка, от невзгод. А их, судя по всему, на его долю выпадет немало. Глаза его полны ожидания добра и только добра. Хватит ли его у людей, с которыми ему доведется встретиться в жизни…»
Просветленно, по-отечески мужчина посмотрел прямо на меня и поманил к себе пальцем:
— Толя, иди ко мне.
Меня не очень удивило то, что он знал мое имя. Хотя я уже присмотрелся к нему, но он по-прежнему был для меня загадочным.
Ожидая какого-то чуда, я доверчиво подошел к нему.
— Ну, герой, когда вырастешь, кем будешь? — Мужчина легонько потряс меня за плечи.
Вообще-то я знал, что надо отвечать в таких случаях: шофером или летчиком. Но тут сказал по-своему:
— Дяденькой… — Я постеснялся добавить «как вы».
— Мда-а. — Мужчина достал записную книжку, самописку, что-то написал, вырвал листок и протянул его матери. — Отца нет — не беда, это, может, и к лучшему. Возьмите мой адрес. Если что, пишите, приезжайте. Рад буду помочь Толику.
Мать суетливо положила бумажку в отвислый карман кофты, притянула меня к себе и стала гладить жесткие короткие волосы.
Старик-мешочник и две женщины враз тяжело вздохнули, с завистью посмотрели на мать и стали разглядывать меня. Пацан как пацан. Весь в конопушках. Головастенький, глазенки серьезные. Ничего особенного. Как все дети. И что этот в плаще в нем выкопал? Видать, важная птица, этот мужчина. Столичный поди.
Человек в плаще еще что-то записал; затем все враз засобирались на выход. Приближался Свердловск.
Больше я не встречался с человеком в черном плаще, но время от времени думаю о нем. Особенно часто вспоминал я его в трудные свои времена, когда еще нетвердо стоял на земле. Порою приходилось так туго, хоть криком кричи, жить не хотелось. И я уповал на этого человека. Мне казалось, стоит захотеть, и он придет на помощь. От таких мыслей, однако, откуда-то брались во мне силы, и я одолевал невзгоды сам.