Не понимаю. Зла людского не понимаю.
И смерти твоей, Миша, не понимаю.
Пока не переплавлен металлолом с военной свалки, пока я жив, я буду помнить о тебе, Миша.
Играй, дед Збинский.
Веселись, пятый барак.
Дерёвня
Мы переехали в новый дом, — половину которого заняли общежитники из пятого барака. На всякий случай перевезли и потускневший барачный титан: вдруг заерундит котельная, расположенная в подвале нашего дома.
Работы у матери поубавилось, она так обуютила нашу комнату, что соседям по дому нравилось бывать у нас. Молодые женщины шли к матери за советом, доверяли ей самое сокровенное.
Ко всему новому я привыкал трудно. И в городской жизни поначалу все стесняло меня. С местными пацанами сошелся не сразу и то с помощью бывалого Саньки Крюкова, который, к моему удивлению, не особенно-то и важничал передо мной, Дерёвней, как прозвала меня местная ребятня за мою робость и бедненькую одежку. Хотя, к моей зависти, у Крюка появился настоящий отец — милиционер.
На Дерёвню я не обижался, но всякий раз после этого прозвища на меня находила тоска. Не по бараку, нет — по Селезневу.
Из-за этой тоски в первый же ливень я до икотки распотешил пацанву.
После грозы разлилась возле дома лужа. Не лужа, а озеро. Вода прозрачная, чистая. Стелилась под водой шелковистая трава. И солнце словно смеется, подзадоривает:
— Ну что, мальчик, разве не хорошо озерцо.
Эх, была бы какая-нибудь речка. Хотя речка-то есть. Она совсем рядом. Да уж больно много у нее названий: Горячка, Вонючка, Помойка, Смолянка. Вся в кроватях, автопокрышках, консервных банках. Не речка — грязь и вонь одна. Скорей бы запрятали ее в трубы. А лет пятнадцать назад, сказывают, ловили в ней, в Вязовке, щук.
Не удержался я, вспомнил, как с первым теплым громом пол-Селезнева кувыркалось через головы в грязи, в лужах, чтобы поясницу не тянуло во время страды, снял трусы и плюхнулся в лужу, как в Елабугу.
Девчонки завизжали, пацаны загоготали: «Ну Дерёвня, ну кино!» А самих завидки берут.
Забултыхал я ногами — брызги во все стороны. Пацаны отскочили, за животы схватились: не могут — такая умора.
Козя мои трусы подобрал, чтобы выменять их у меня же на самописку или расческу — такой меняла!
Я уже ничего не вижу и не слышу. Правда, вода тепловатая.
Вот я держусь на спинке. Раньше не мог, а теперь запросто.
Трава спину ласкает, от солнца глаза слезятся. Снова на живот и по-чапаевски, вразмашку. Мелковато что-то. Смеются все: и ребятня, и утки, и гуси. И ласточка проносится над нами и тоже верещит — смеется. Серко заржал: его на водопой пригнал Панька Тимков. Съехал коню на гриву и подскакивает, чтобы Серко пил скорее. Шлепнул конь черной губой по воде, оскалил желтые зубы и тоже смеется…
Вдруг все затихло. Смотрю — лежу я в грязной луже, весь в траве, а от дома идет мать с бельевой веревкой. Уже кто-то успел наябедничать. Тикать надо, пока не поздно. Где же трусы? Козя, гад, заныкал. У-у, козел рогатый.
— Тетя Поля, тетя Поля, — бежит к матери Козя. — Вот его трусы, я у наших ворот нашел, это я…
Вот подхалим, врун. Это тебе даром не пройдет.
Я выскакиваю из лужи, срываю правой рукой лопух, закрываюсь им, как мужики шайками в бане, и падаю в спасительную картофельную ботву. Фигушки, здесь уж меня никто не поймает. А мать к вечеру отойдет, и тогда я вернусь домой. Хоть бы Санька Крюк скорее принес трусишки…
Счастливчик Козя
В жизни я не встречал более оборотистого и везучего человека, чем Генка Козин.
Что только не выменял у меня Козя за свои бесчисленные секреты.
За открытие тайны у него была твердая цена — рваный, то есть рубль. С Саньки Крюкова он брал по трешке: у того отчим милиционер. А что с меня, Дерёвни, взять? Денег у меня никогда нет. Выиграю в чику — тут же истрачу на мороженое или кино.
За свои секреты Козя брал все, что нашаривал подходящее в моих карманах. Любил самописки и расчески.
Мне этого добра не жалко было. Стоит утром встать первым и сходить на танцплощадку. Там после танцулек этих расчесок и самописок тьма. Я собирал их для обмена на Генкины секреты. Иное утро было везучим: под танцплощадкой находил мелочь, закатившуюся меж досок. Это тоже Генке, который только за деньги давал погладить вороненка Яшку. Яшка жил у них во дворе и ездил верхом на малюсенькой собачке Кнопке. И куда Козе столько денег? Даже сгорбился, как старичок: все в землю смотрит и носком ботинка ковыряет. Ковырнет раз другой — смотришь, поднимает мелочь или рублевку. Везучий, чертяка.