— Как она в больнице мучилась во сне! Война в ней криком кричит. Видать, отцовская память не дает ей покоя. Надорвется, сердешная. Тут доброе плечо под такую гору надобно. С бережью к Ире подходи, Миша. Хватит ли тебя на это? Вижу, маешься ты, вот и начала этот разговор. Без маеты твоей не начала бы. Какая мать сыну своему такое пожелает? Хватит терпения, Миша, — растрясется гора, свалится с плеч, тогда дороже вашего счастья и не найдется. Обо мне думай меньше всего. Я уж как-нибудь. Лишь бы у тебя все ладно было.
Потрясенный, Михаил долго молчал, затем глухо произнес:
— Спасибо, мам…
После разрыва с Михаилом Ирина внешне выглядела спокойной. Однако где-то в глубинах души, помимо ее воли затаилось ожидание. Ожидание его стука в дверь — он никогда не звонил — три коротких удара о дверной косяк.
Это ожидание в ее глазах, излишнюю медлительность в движениях, в речи от желания казаться спокойной с тревогой отметил про себя лечащий врач Ирины, зашедший к Шурматовым справиться о ее здоровье. «И ожидание, и игра в спокойствие… — размышлял Валерий Никитич. — Ее психика в любое время может взорваться. К ней в больницу частенько наведывался сын Забутиной, Михаил. Может, из-за него что-нибудь? Да он вроде парень надежный. Надо поговорить — с ним». Они встретились в той самой больничной беседке, где когда-то Михаил встречался с Ириной. Расспросив подробно о здоровье Анны Федоровны, врач, точно решаясь на сложнейшую операцию, откинулся к решетчатой стене беседки и, разминая пальцы, захрустел, защелкал ими. Затем резко повернулся к Михаилу:
— Что у вас с Ирой?
Михаил ждал этого вопроса. Теперь у него все сводилось к мыслям об Ирине: позвал Громский в кино — ему кажется, что Костя примирение с ней подстроил; соседская девочка за мясорубкой зашла, а ему мнится, что Ирина на разведку подослала — дома он или нет. Так что и звонок на работу из больницы вызвал в нем не только беспокойство о здоровье матери, но и тревожные мысли об Ирине.
Волнуясь, сбивчиво, Михаил рассказал о внезапном уходе Ирины, затем добавил о том, как они попали с ней в мрачный проулок; не забыл упомянуть о недоразумениях, не раз возникавших вот в этой самой беседке.
Врач погладил усы и тихо прочитал стихотворение:
У дяди Саши из стихотворения аллергия объяснима: надышался на войне. Но ее аллергия на бензин… Несомненно, Ира — феномен почти фантастический. Условно я назвал это явление «синдром войны». Вы заметили, Михаил, что Ира называет собак, которые лаяли за забором, не иначе как овчарками. Это не случайно. У меня тоже в тех местах дача, и я сам не раз ходил тем проулком. Никаких овчарок там нет — обыкновенные цепные дворняги. Проулок, собачий лай, очевидно, вызвали в ее памяти эпизод побега отца из концлагеря. А поскольку механизм памяти включился не во сне, то весь ужас побега предстал перед ней как бы наяву, мало того, она как бы сама совершала побег. Психика ее, естественно, не выдержала… Возвратимся к аллергии. Что-то и было вначале. Вы же прямо с работы к ней приходили. Но я убежден, что Ира ушла по другой причине, иначе никаких симпатий к вам она бы не питала. Сами посудите, иметь детей нельзя, больной создавать семью — значит, обрекать дорогого ей человека на страдания. Вот она и освободила вас от себя. Вам, я вижу, от этого не легче. И все-таки подумайте хорошенько: у вас еще мать. Прошу вас, Ире о ее настоящей болезни ни слова. Подобный случай мне докторскую сулил, да здоровье человека — дороже.
Михаил, благодарно глядя на врача, порывисто, двумя руками потряс его крепкую маленькую руку и твердо, размашисто зашагал по аллее больничного сквера. Зашуршали под ногами опавшие листья, густо устлавшие дорожку. Точно встревоженные появлением человека, на Михаила полетели последние листья тополя. И он остановился, ловя и отпуская жесткие желтые листья. И сквозь горьковатый запах палой листвы уловил запах снега: свежий, холодный и немного полынный. Точно кузнечик прыгнул на ладонь, Михаил осторожно свел ладони вместе и увидел кленовый «вертолетик», похожий на крылышки кузнечика. «А вот и жизнь сама в руки просится, — просветленно улыбнулся Михаил и подбросил „вертолетик“ кверху. — Может, и проклюнется где клененком». И затем в его ладони упал будто фигурно вырезанный из жести бурый дубовый лист. Михаил задрал голову, завертел ею по сторонам, но никакого дуба не увидел. Каким ветром занесло сюда этот лист?