Михаил скрючился под одеялом. Окоченевшее тело его свело от нестерпимого холода, который леденил все внутри, и от этой разламывающей боли Михаилу хотелось тепла. Он зарывался глубже в постель, подтыкал под себя одеяло, но любое движение еще больше холодило его. «Переучилась, перенервничала, синдром…»
Михаила вдруг выбросило из его уже теплого гнезда — он очутился на белом комнатном холоде. Потом увидел задохнувшееся лицо жены, покрытое свекольными пятнами, и поперхнулся от прогорклого печеного духа капустных пирожков, которые посыпались на него.
— Оголодал, не кормлю я тебя! На, подавись своими пирогами. — Ирина скомкала промасленную газету и бросила в лицо мужа.
Не помня себя, он оттолкнул жену. Она чуть ли не села на круглый стол, стоявший посреди комнаты.
Как будто от угара, у Михаила зазвенело в голове, помутилось в глазах, и ему захотелось поскорее выбраться из этой слепой угарной мути.
Он встал и замахал руками, как барахтается в воде неумеющий плавать.
— Попробуй тронь! — перебирая за спиной руками по кромке стола, Ирина обогнула стол и, пятясь, споткнулась о приступку балконной двери. — Только задень! Не подходи ко мне. Не трогай меня! — отрывисто выкрикивала балкона она и яростно била себя кулаками по коленям.
Михаилу хотелось махать и махать руками и идти напролом, сметая все на своем пути, и обрушить балкон с орущей женой. Однако испугавшись своей жестокости, он стал лихорадочно и бестолково одеваться, порвал носок, все попадал двумя ногами в одну штанину; серый тугой свитер надел задом наперед, и ворот лез ему в рот, а под мышками стянуло так, что руки приподнялись коромыслом.
Михаил спешил. Успеть бы одеться и уйти, пока она криком исходит на балконе. «Скорей же, Забутин! У-у, черт, ну быстрей же!» Он даже не стал надевать туфли, схватил их в охапку вместе с пиджаком и плащом и хотел было выскочить в подъезд и там одеться как следует, да вспомнил про электробритву. Ее надо обязательно взять. Небритый, Михаил чувствовал себя как больной. Пригнувшись, на цыпочках, точно вор, он подкрался к трельяжной тумбочке, щелкнул дверцей и нащупал кожаный футляр «Бердска». Когда привстал, жена была уже у двери.
Прикрыв усохшее за какие-то минуты лицо волосами, которые отсвечивали и потому казались пепельными, она щепотью держала пучочек волос и прикусывала кончик его, исподлобья виновато и настороженно глядя на мужа. Когда он подошел к двери и хотел было взяться за ручку, Ирина за нее ухватилась первой, тем самым давая понять, что не пустит его. Михаил хотел отшвырнуть жену от двери и выйти вон, но взял себя в руки и с нервной медлительностью надел туфли, пиджак и плащ. Ирину напускное хладнокровие мужа вновь вывело из себя. Она отскочила от двери, резко распахнула ее, будто Михаил уходил не сам, а изгонялся, и указующе выбросила руку вперед:
— Иди, иди к своей мамочке. Можешь больше не приходить. — И запрыгала, толкая мужа в спину.
Он отмахнулся от нее, она отлетела и завопила ему вслед:
— Нализался и больным прикинулся. Не мужик, а тряпка. Ненави-и-жу-у-у!.. — Ирина упала на колени, лбом уперлась в захлопнувшуюся за Михаилом дверь и в отчаянье застонала: — Себя ненавижу… Себя. Что же он так?! Не понимает…
Анна Федоровна сидела со старушками на лавочке. Увидев сына, она почувствовала неладное и, постукивая медной клюкой, заспешила в подъезд, как бы поторапливая Михаила, чтобы соседи ни о чем не могли догадаться. Она никак не могла открыть дверь и, вынув ключ, дожидалась сына. Он с беспечным видом подошел к матери и с наигранной веселостью потрепал ее по плечу:
— Принимай, мамуся, на житье. Авария. Ушел я от нее.
Анна Федоровна вздрогнула:
— Ой, ой, — и выронила ключ.
Михаил наклонился за ключом, в висках застучало, и сильнейший прострел выше поясницы точно пригвоздил его к полу. Он попробовал чуть-чуть разогнуться, и тысячи иголок разбежались по спине. Ему стало страшно. Такая пронзительная сквозная боль никогда не поражала его. «Это нервы», — подумал он, а матери прокряхтел:
— К непогоде тянет: старость не радость. — И разгибаясь сантиметр за сантиметром и открывая дверь, объяснил свой уход от жены: — Скандалистка она. Ни с того ни с сего накинулась. Обваляла… — хотел сказать «пирожками», да раздумал и неуклюже добавил: — в ругани.
Анна Федоровна запричитала, заприговаривала:
— Как же так, Миша? Позор-то какой. Стыд и срам. Как же теперь в глаза людям смотреть? Нет уж, сынок, взялся за гуж — не говори, что не дюж. Терпеть надо.