В одном конце зала расставлены столы с едой, справа от них позолоченная барная стойка с двумя барменами, обслуживающими гостей, и еще несколько сотрудников ходят по залу с золотыми подносами, наполненными бокалами для шампанского и закусками. Это могло бы показаться обычной, хотя и показной вечеринкой, если бы не все остальное, что я вижу.
На бархатных диванах, разбросанных по комнате, я вижу нескольких мужчин, сидящих со своими недавно приобретенными приобретениями. Все девушки одеты по-разному, так же скудно, как и я, некоторые в похожих длинных прозрачных платьях, другие в ночных рубашках-сорочках, а некоторые в кружевном белье на бретельках. Глядя на них, я могу предположить, что они, вероятно, были одеты в соответствии с предпочтениями их новых владельцев, и Левин, должно быть, не отдавал им предпочтения.
Или, может быть, он дал, а она просто притворялась, что дает мне выбор.
Мысль о том, что Левин выбрал для меня что-нибудь надеть на эту вечеринку, должна была бы привести меня в ужас, но вместо этого у меня снова по спине пробегает слабое покалывание, странное чувство, которое я быстро прогоняю. Это легко сделать с тем, что находится передо мной. В считанные мгновения становится совершенно ясно, что гости собрались здесь не только для того, чтобы насладиться дорогим алкоголем и гостеприимством Диего… и наркотиками тоже, судя по линиям на позолоченных зеркалах, которые я вижу, как некоторые мужчины нюхают, в то время как двое других глотают таблетки, которые им протягивают девушки рядом с ними, запивая таблетки любимым напитком.
Вечеринка также, по сути, является оргией.
У некоторых мужчин на диванах их новые девушки стоят на коленях между их ног, и уже приникли ртами к их членам или играют с ними. Другие стоят, в то время как девочки опускаются на колени, а несколько других держат своих девочек у себя на коленях, раздвинув ноги, когда они играют с ними. Другой мужчина, очевидно, уже решил поделиться своей покупкой, поскольку он сажает ее к себе на колени, пока она наклоняется вперед, делая минет другому мужчине, стоящему перед ней. Трое других мужчин окружают двух девушек, пока они вынуждены доставлять удовольствие друг другу на одном из диванов, их руки заняты собственными членами, пока они наблюдают, а еще один из мужчин держит свою девушку у себя на коленях, ее ночная рубашка задрана выше голой задницы, когда он лениво шлепает ее, ее покрасневшие глаза плотно закрыты.
Все это ошеломляет и ужасает, и любое кратковременное возбуждение, которое я могла бы почувствовать при мысли о том, что Левин выбрал, что я надену сегодня вечером, исчезает в одно мгновение, поскольку меня внезапно окружает больше похоти и секса, чем я когда-либо испытывала в своей жизни, буквально от ничего ко всему сразу. Я нахожусь в комнате, полной вещей, о которых я только читала, а некоторые даже не представляла. Например, девушка, которую я вижу, внезапно встает с одного из диванов и наклоняется, когда мужчина постарше, который минуту назад играл с ней, внезапно высвобождает свой член и без предисловий засовывает его туда, в чем я почти наверняка уверена, называется задница.
Я вздрагиваю и чувствую, как Левин притягивает меня ближе, его рука все еще на моей руке. Мы только немного продвинулись в комнату, и внезапно меня осенило ошеломляющее осознание того, что нам придется делать, если мы собираемся продолжать играть в эту игру. В этой комнате нет ни одного мужчины, который не наслаждался бы своей новой игрушкой. Левин, возможно, и сможет найти предлог, чтобы оставаться трезвым, не употреблять наркотики, которые распространяют повсюду, но он не сможет уйти, не прикоснувшись ко мне вообще. Если он это сделает, будет совершенно очевидно, что во всем этом что-то не так.
Когда я поднимаю на него глаза, я вижу еще одну короткую вспышку эмоций на его лице, которую он быстро пытается скрыть. Но на этот раз это не похоть.
Это вызывает беспокойство.
Я совершенно уверена, что это вызывает беспокойство у меня.
Он берет бокал шампанского с проходящего мимо подноса и протягивает его мне, когда мы подходим к бару.
— Текилу Аньехо, неразбавленную, — говорит он бармену. — Лучшую, что у вас есть.
Я мгновенно делаю глоток шампанского, чувствуя, как нервы скручиваются в комок у меня в животе. Если кому-то нужно прикоснуться ко мне, как сегодня ночью, то лучше, если это будет он, говорю я себе. Но никто никогда не прикасался ко мне интимно, ни в коем случае. Никто никогда не целовал меня. Единственные руки, которые когда-либо так прикасались к моему телу, это мои собственные, погруженные в фантазии, которые никогда не были ничем подобным этому.