Когда я возвращаюсь к одеялам и ложусь рядом с ней, обвиваясь вокруг ее спины и натягивая на нас обоих верхнее одеяло, я говорю себе, что сплю рядом с ней, чтобы ей было тепло и безопасно. Что это не имеет ничего общего с желанием держать ее в своих объятиях. Но… когда я закрываю глаза, чувствуя, как ее тепло проникает в меня, чувствуя, как она немного отодвигается во сне, чтобы быть ближе, я знаю, что буду спать лучше, чем когда-либо за последние годы.
21
ЕЛЕНА
К моему большому разочарованию, я просыпаюсь в одиночестве на смятом одеяле. Левин стоит по другую сторону импровизированного костра и роется в сумке с припасами. Я сажусь, сбрасывая одеяло. Солнце взошло, и, как и предупреждал меня Левин, уже становится жарко.
При звуке того, что я сажусь, он поворачивается и смотрит в мою сторону.
— Как спалось? — Спрашивает он, вытаскивая еще два пакетика с пайком. — Как ты себя чувствуешь?
— Все болит. Как будто я спала на земле. — Я криво улыбаюсь ему. — Наверное, все бывает в первый раз.
Я вижу, как он вздрагивает при этих словах, и осознаю, что сказала, слишком поздно.
— Я думаю, что авиакатастрофа, вероятно, тоже не помогла.
При этом у меня покалывает бок, как будто от напоминания заболела зашитая рана на боку, и я тянусь к подолу рубашки, слегка оттягивая его сбоку.
— Елена — предупреждает Левин, но уже слишком поздно.
Рана проходит от нижней части ребер до бедра. Швы наложены лучше, чем я могла ожидать, но по припухшим краям я вижу, что Левин был прав, останутся шрамы. И это будет некрасиво.
— Мне жаль. — На его лице появляется выражение сожаления. — На самом деле это не тот навык, которому нас учат. Скорее, как остановить у мужчины, или у себя потерю крови, чем сделать так, чтобы это выглядело красиво.
— Выглядит не так уж плохо. — Я снова смотрю на закрытый порез. Это некрасиво, в этом нет сомнений, но швы ровнее, чем я могла бы ожидать.
Левин усмехается.
— Тебе не нужно мне лгать.
— Я имею в виду, я думаю, что кто-то другой мог бы проделать работу и похуже. Не врач, — добавляю я, легкая улыбка подергивается в уголках моих губ. — Врач, возможно, и уберег бы это от образования рубцов. Но кто-то другой, вроде тебя.
Его глаза слегка расширяются, а затем он смеется. Настоящий смех, а не сухое хихиканье, которое я слышала от него раньше. Он потирает рот рукой, плечи трясутся, пока он, наконец, не может остановиться, а затем качает головой.
— Ты постоянно удивляешь меня, Елена Сантьяго.
От комплимента меня обдает теплом, но я стараюсь не показывать этого, надеясь, что мои щеки не становятся такими розовыми, как мне кажется.
— Почему? Потому что я не плачу из-за того, что у меня останется шрам?
Левин пожимает плечами.
— Многие люди были бы расстроены.
— Ты имеешь в виду, девушки?
Он качает головой.
— Я знал нескольких приличных мужчин, которые были бы расстроены подобным шрамом. Особенно если он портил их красивые лица. Сбоку, может быть, не так сильно.
— Шрам на боку, это не так уж плохо.
Левин снова хихикает.
— Женщинам нравятся истории о войне.
— О? — Я поворачиваю к нему голову. — Сколько у тебя военных историй?
Его рот дергается.
— Много. Слишком много, чтобы сосчитать на данный момент.
— По крайней мере, ни одна из них не написана у тебя на лице.
Левин слегка поворачивается ко мне, постукивая себя по подбородку.
— Вот здесь есть один. Я просто обычно оставляю немного щетины, немного прикрываю его. К счастью, ничего такого, что нельзя было бы замаскировать.
— А где еще?
Тишина наступает мгновенно. Левин поджимает губы, и я понимаю, что зашла слишком далеко.
— Ну, я не собираюсь производить впечатление на женщин, — беспечно говорю я ему, пытаясь вернуть тон разговора к легкомысленному. — Так что, думаю, мне не повезло.
— Никогда не знаешь наверняка, — ухмыляется Левин. — Некоторым мужчинам нравятся жесткие женщины.
— Много ли таких мужчин в Бостоне?
Он вздыхает, встает и подходит ко мне, чтобы передать мне один из пакетов пайка.
— Значит, ты думаешь, что останешься в Бостоне?
Я колеблюсь, не совсем уверенная, каков будет ответ на этот вопрос.