Он наклоняется, роясь в сумке.
— Здесь есть медицинские принадлежности… я думаю, тут были какие-то бинты.
Это занимает некоторое время, но он достает толстую повязку, которая, похоже, может помочь стабилизировать мою травму.
— Это тоже будет неприятно, — предупреждает он, снова кладя мою ногу себе на колени. — Но после этого должно стать немного лучше.
Я закусываю губу, пока он наматывает бинт на мою ступню и лодыжку, не желая заставлять его чувствовать себя хуже, чем он уже чувствует. Я могу сказать, что ему не нравится тот факт, что мне больно, его прикосновения настолько осторожны и успокаивающие, насколько это возможно, когда он перевязывает рану.
— Ну вот, — наконец говорит Левин, помогая мне перестроиться, когда он закончил. — Я возвращаюсь к деревьям, чтобы найти змею, — говорит он после минутного колебания. — Я знаю, это звучит не очень хорошо, но это еда. Это поможет нам отложить разбор того, что осталось от пайков.
Лично я не знаю, смогу ли я это переварить, но я киваю. Я знаю, что это имеет смысл, даже если я не имею ни малейшего представления, как я собираюсь это есть.
— Постарайся немного поспать, — предлагает Левин. — Если сможешь.
Я тоже не уверена, как мне это удастся, но я переворачиваюсь на другую сторону, благодарная хотя бы за то, что вывихнутая лодыжка находится на той же стороне, что и все еще заживающий порез от авиакатастрофы. Песок кажется еще более комковатым и неудобным, чем обычно, и слишком горячим для одеяла, поэтому я скатываю его и подсовываю под голову в качестве импровизированной подушки. Я не думала, что смогу заснуть, но, должно быть, заснула, потому что, когда я снова открываю глаза, Левин сидит у костра, и я вижу густую тень дальше по пляжу, которая, как я знаю, с дрожью по спине, должна быть трупом змеи.
— Я подумал, что ты не захочешь рассматривать ее слишком близко, — объясняет Левин, когда видит, куда направлен мой взгляд. — Я позабочусь о том, чтобы нарезать ее и приготовить, как только смогу.
Я киваю, снова чувствуя комок в горле. Ты съешь это, если достаточно проголодаешься, говорю я себе, садясь и вытягивая ногу перед собой. Но по мере того, как ночь продолжается, и я ложусь спать под запах разделки и приготовления мяса Левином, я не уверена, что это правда.
Я проспала большую часть следующего дня, боль в лодыжке не давала мне уснуть большую часть ночи и оставляла меня измотанной. Левин будит меня, чтобы покормить из продуктового пакета и дать немного воды, прежде чем я снова засну, просыпаясь в сумерках и видя, как он возится с радио.
— Есть успехи? — Тихо спрашиваю я, и он поднимает взгляд с напряженным выражением лица. Я могу сказать, что он не хочет отвечать.
— Нет, — наконец говорит он, откладывая его в сторону. — Ничего.
На мгновение воцаряется тяжелое молчание, и я сжимаю губы, сдерживая слезы, наворачивающиеся на глаза. На самом деле я не ожидала другого ответа, но его все равно трудно слышать.
— Я хочу посидеть с тобой у огня, — говорю я наконец. — Я бы действительно хотела, чтобы меня ненадолго обняли.
Странно спрашивать, но Левин просто кивает. Он встает, помогает мне встать с одеяла, а затем садится на песок рядом с костром, лицом к воде, я спиной к его груди сажусь между его ног.
Я сижу в долгой тишине, ощущая его теплую твердость у себя за спиной, одна из его рук обнимает меня за талию и ложится на живот.
— Мне страшно, — наконец шепчу я и чувствую, как Левин испускает долгий, резкий вздох позади меня.
— Я хотел бы сделать больше, — тихо говорит он. — Я не предвидел, что это произойдет.
— Я знаю. — Я тяжело сглатываю, все еще борясь со слезами, которые отчаянно не хочу выпускать. — Это странно, в некотором смысле… я так боялась Диего. Возможно, это пугает больше, чем он. Это так по-другому. Это кажется менее сиюминутным. Более эфемерным. Как будто все еще может быть выход. Когда я была в той камере, я ничего подобного не чувствовала.
— Это еще не конец, — тихо говорит Левин. — Несмотря на то, что это неаппетитно, у нас еще есть еда на какое-то время, и у нас не закончится вода. У нас есть шанс.