— Опять же выбрит гладко, стрижен ровно. Сыт, румян. Отколь у крестьянина такая кормежка. Шалишь, я мужиков знаю! Не из таковских ты, Кузнецов!
И снова Славка отмолчался. Во-первых, не факт, что открой он рот, и его не начнут избивать за строптивость и упорство в отстаивании своей версии событий, а все к тому шло. Во-вторых, было не ясно, отчего бы и не быть грамотному и дородному с крестьянским происхождением.
В начале двадцатого века происхождение и принадлежность к сословию значили уже куда меньше, чем полсотни лет назад, хотя бы даже в середине девятнадцатого.
Блуждающий взгляд Славки, зацепившись за яркую черно-желтую ленту, сосредоточился на кружке светлой бронзы с искусно отчеканенным лысоватым старческим профилем. Почему-то ему показалось важным именно сейчас немедленно разобраться с возникшей загадкой прошлого Фрола Фомича. Словно в этом мог скрываться ключ к выходу из сложившейся отчаянной ситуации.
Или виной тому — давняя привычка детально разбираться со всеми попадающими в поле его зрения раритетами? Или, что еще хуже в создавшемся положении, сознание просто отказывалось принимать действительность происходящего, принимая всё как игру или крайне реалистичную постановку.
Поймав момент, когда Канищев, опершись локтями о стол и сжав кулаки, на миг сел неподвижно, Вяче умудрился одним взглядом охватить и прочесть надпись, идущую по окружности награды: «Франц-Иосиф 1 Имп. Австр. Кор. Богем. и пр. и Апост. Кор. Венгр.».
— Молчишь… Вдругорядь молчишь… — доносилось до него словно издалека…
«Мундир на Франце вроде русский. Сейчас он уже глубокий старик. Правил очень долго — лет семьдесят. Зуб даю — побрякушка к юбилею».
— Значит, скрываешь от меня правду. А я не абы кто — я представитель закона и власти.
«Не помню, чтобы Франц массово наших награждал. Он запросто мог быть шефом отборного полка. И раздал «подшефным» медальки в честь памятной даты».
— Выходит, ты от власти рассейской таишься. — И внезапно подскочив с табуретки, так что та опрокинулась, заорал, замахиваясь затянутой в кожаную перчатку рукой. — Признавайся, паскуда, чего измысливал?!
«Такое было сплошь и рядом. Они ж все были родственниками. Презентовали шефства над лучшими гвардейскими частями. И что это нам даёт в нынешних обстоятельствах? Ноль целых хрен десятых. Черт!»
— Террорист! Убивец! Разбойник! Вор! Социалист! Смутьян! Бомбобросатель! Экспроприатор! Анархист! Атеист!
Надзиратель с каждым новым брошенным словом-обвинением наносил Славке тяжелые удары, демонстрируя как изрядную силу своих кулаков, так и широту словарного запаса. Бил Канищев мастеровито, метя большей частью по туловищу арестанта, чтобы не оставлять заметных следов.
Сначала, для разминки, принялся охаживать грудь, но поняв, что орешек попался крепкий, хватил, хорошенько вложившись, правым кулаком точно под дых. Потом врезал с левой по печени. Получив особо болезненный тычок по ребрам, Вяче не сдержался и зашипел от жгучей боли. Чтобы хоть как-то защититься от жестоких побоев, он согнулся, открывая спину. И тут же полицейский, не удержавшись, добавил пару прицельно-острых тычков по почкам.
— Будешь говорить или продолжишь в молчанку играть? За мной не пропадет, я тебе еще выпишу горячих, да так что в отбивную!
— Совсем ты бесстрашный, Фрол Фомич. Уважаю таких. — Немного отдышавшись, еле выговорил Вяче.
Мощный мышечный каркас позволил несколько смягчить силу полученных ударов и все же его начал охватывать ужас перед перспективой быть изувеченным ни за что, ни про что громилой-служителем закона. Как и всегда в такие моменты у Славки пробуждался не пойми откуда берущийся огонек безумного упрямства и отчаянной смелости. Заставляющий вопреки всему идти навстречу опасности.
Он понимал, что играет с огнем. В помещении больше никого не было, и полицейский урядник запросто мог после таких слов до смерти забить или капитально покалечить его. Но вариантов особо не просматривалось. А раз уж его зачислили в политические — шанс воспользоваться известным страхом чиновников и полицейских перед местью эсэров за плохое обращение с заключенными оставался едва ли не последним из доступных. В эти годы убивали и часто.
— Ах, ты падлюка! Бомбист! Безбожник! Пугать меня, государева человека, удумал? — Околоточный надзиратель ухватил Вяче за волосы и потянул его голову вверх, запрокидывая назад. — Так и знал, что революционер! Промашку ты дал, Кузнецов или как тебя там… Ну, ништо. — Удовлетворенно заключил Канищев, посчитав, что преступник попался на его немудрящий приём и выдал себя. — Запрос мы выправим по установлению твоей личности. А как ответ придет — будет тебе и на масло, и на орехи. А пока посидишь в камере. Вот тебе и угол свой. Будешь теперь приписан, как полагается.