Я могу принять позу Бейонсе, но одна вещь по-прежнему мучает меня.
Я умру.
А это бесконечное количество слов «очень» не хорошо.
Мои пальцы соскальзывают с карниза. Но внезапно на моем запястье чувствуется давление,
поскольку кто-то его хватает. Мое тело раскачивается, и твердый цемент сталкивается с моим
животом, царапает локти. И я смотрю в ледяные голубые глаза, затененные растрепанными,
золотисто-коричневыми волосами.
– Т-ты! – бормочу я.
Джек затягивает меня обратно через окно, Мира и Джеймс, широко раскрыв глаза от шока,
стоят по обе стороны от него.
– Ты чуть умерла, – дрожащим голосом шепчет Мира.
– Мы такие: «ЭЙ», охранник такой: «ПОКА», а Джек вошел и такой: «ЧЕРТ»! – кричит
Джеймс.
Джек выпрямляется. Я встаю на трясущиеся ноги и размышляю о жизни и об удивительном
факте, что у меня по-прежнему есть жизнь, о которой можно размышлять. Джек замирает, когда
наши глаза встречаются, затем резко разворачивается и уходит. Я бегу и встаю между ним и дверью.
И мы долго смотрим друг на друга, какое-то невысказанное бремя опускается на мои легкие.
Адреналин обжигает вены, и искривленная боль прорывается через грудную клетку. Я не могу
отвести взгляд. И вовсе не из-за того, что он так красив. Просто он выглядит таким... печальным? И
эта печаль конденсируется в стрелу, которую он выстрелил в меня своими идиотскими
антарктическими глазами.
– Как...
– Я шел за тобой по коридору. Я следил за тобой. У меня есть особый талант узнавать, когда
ты собираешься сделать что-то глупое, – резко отвечает Джек.
– Почему...
– София. Я пришел в больницу из-за нее. Теперь отойди.
Джек пытается обойти меня, но я останавливаю его при каждом повороте.
– У меня за плечами годы практики, я ведь была толстой, а мы очень хорошо умеем
блокировать. А также невероятно плавучи в соленой воде.
– Дай мне пройти.
До меня доносится запах мяты и меда – тот же самый сбивающий с толку запах, который я
сегодня обнаружила в своих воспоминаниях.
– Видишь ли, думаю, я недолжна пропускать тебя, поскольку ты реально плохой парень, а
логика обуславливает, что плохое не должно быть рядом с хорошим, поэтому, по сути, София не
нуждается в том, чтобы ты был рядом.
34
LOVE IN BOOKS|ЛЮБОВЬ В КНИГАХ
Он усмехается:
– Ты понятия не имеешь, о чем гово...
– Ты поцеловал меня, – говорю я. – София сказала, что ты меня поцеловал. И я вспомнила это.
Немного. Однако даже если ты и спас нас с мамой и вытянул меня с карниза, я не могу простить тебе
то, что ты причинил боль Софии таким образом. Я не могу простить тебе то, что ты поцеловал кого-
то, кто тебе даже не нравится. Это, вероятно, и мне тоже причинило боль. Ты причинил боль многим
людям, не так ли?
Мира и Джеймс наблюдают за нами, наши слова, как мячики пинг-понга, за которыми
неизбежно следуют их головы. Джек абсолютно бесстрастен и молчалив, словно недавно вытертая
классная доска. Я не могу прочитать его. Однако я замечаю, как крохотные остатки предубеждения
уступают дорогу шоку, а затем его лицо превращается в ледяную маску раздражения.
– Уйди дороги, – повторяет он, смертельным тембром.
– Нет. Слушай, я – хороший дракон. Твой маленький-каким-то-образом-еще-продолжающий-
функционировать мозг знает, что такое дракон?
– Он покрыт чешуей! – выдает Джеймс.
– И дышит огнем! – добавляет Мира.
– Я дракон, – говорю я. – А София принцесса. И моя работа – охранять ее от таких, как ты.
Джек приподнимает бровь.
– Как я?
– Плохих принцев. Таких, которые могут навсегда разрушить принцессу.
Ледяные голубые осколки его глаз темнеют, затуманиваются. По его глазам проще читать,
чем по лицу, к сожалению, не намного. Это гнев? Вина? Разочарование? Нет. Ничего из этого. Это
беспомощность.
– Ты опоздала. Я уже разрушил ее навсегда, – произносит он и проходит мимо меня, толкая с
такой силой, что у меня не остается времени его блокировать. Проходит немало времени, после
ухода Джека, прежде чем Мира решает заговорить:
– Они иногда вызывают его. Наоми это делает, когда София становится действительно
безумной.
– Что ты имеешь в виду?
Джеймс ерзает, смотря себе под ноги.
– Иногда... иногда она становится странной. И сумасшедшей. А когда мы спрашиваем Наоми
об этом, она отвечает, что это кричит кто-то другой, не София. Но это ее голос. Затем они звонят
Джеку, и он всегда приходит, абсолютно в любое время, тогда она успокаивается и снова становится
тихой.
Я наблюдаю, как фигура Джека становится меньше, пока он идет по коридору.
***
Она помнит.
Айсис Блейк помнит меня.
Мир для меня не движется. Он остановился в ту ночь в средней школе. Он затрясся, когда
Айсис впервые ударила меня, и каждый день моей борьбы с ней он переворачивался вверх дном.
Затем на протяжении недель все было неподвижно. Недель, которые ощущались длиннее, чем года.
Сегодня мир покачнулся, и он раскачивается от ее имени, ее полного решимости
непоколебимого лица в тот момент, когда она посмотрела мне в глаза и сказала, что я плохой принц.
Сегодня он качается, потому что она, может быть, и подумала, что я ужасен (ты ужасен. На твоих
руках кровь и ты ужасен), но она помнит меня. Маленький фрагмент старой Айсис – той, которая
меня знала и презирала несколько месяцев назад – засветился в ее глазах. Хоть она и ненавидит меня,
но она помнит меня.
Она помнит поцелуй (поцелуй… какой именно поцелуй? Первый поцелуй, который был
фальшью или настоящий в доме Эйвери?).
Сегодня мой мир качается. Не сильно. Но он движется под моими ногами, напоминая мне, что
я действительно жив. Я не ледяной. Я не урод и не монстр. Я не тот, кого люди боятся или избегают.
35
LOVE IN BOOKS|ЛЮБОВЬ В КНИГАХ
Я просто человек, и я совершал плохие поступки, но мир движется, и я всего лишь человек. Я не
неприкосновенный, не исключение. Я тоже могу сильно увлечься.
Увлечься Айсис Блейк.
Когда подхожу к больничной палате, которая мне более знакома, чем собственный дом, из нее
выходит Наоми, ее волосы растрепаны, а халат измят. От локтя до запястья на ее руке красуется
царапина. Она не глубокая, но красная, воспаленная и очень заметная.
– Настолько плохо? – спрашиваю я.
Наоми качает головой.
– Понятия не имею, почему она... такого не было целый месяц, а сейчас...
– Должно быть, что-то ее расстроило, – произношу я и пытаюсь пройти мимо нее в палату. –
Позволь мне поговорить с ней.
– Она спит. Триша ввела ей успокоительное.
Восторг от понимания того, что Айсис помнит меня, исчезает. Я чувствую, как во мне
закипает темная ярость, но Наоми отступает:
– Джек, послушай. Послушай меня. Это единственное, что мы могли сделать. Она угрожала
поранить себя ножницами.
– И откуда, интересно, они у нее... – собственный гнев душит меня. – Почему вы позволили ей
их иметь?
– Я не позволяла! Ради всего святого, ты ведь хорошо меня знаешь! Не имею ни малейшего
понятия, где она их взяла, но они были у нее, и все, что мы могли сделать: остановить ее прежде, чем
она смогла бы нанести себе реальный вред. – Страх заменяет гнев, наслаиваясь на нее, словно
отвратительный торт. Я едва могу открыть рот, чтобы заговорить, но слова каким-то образом
ускользают. – Должно быть, она из-за чего-то расстроилась. Ей стало намного лучше. Ты ведь
знаешь, что она не сделала бы это, пока кто-нибудь не сказал бы ей нечто, что могло ее расстроить.