Наоми машет уставшей рукой, указывая на спящую в кровати Софию, которая укрыта белыми
одеялами. Такая идеальная. Такая мирная.
– Можешь поговорить с ней, когда она проснется. Но моя смена заканчивается через пять
минут.
Я замечаю мелкие морщинки у нее под глазами, мешки от переутомления, которые получают
все медсестры за время своей длинной и стрессовой карьеры. Она так устала. Она была лучшей
медсестрой Софии, единственной, которая ей действительно нравилась и которой она доверяла.
– Извини, – бормочу я.
Брови Наоми взлетают чуть ли не до небес.
– Прости? Что за странное слово ты только что сказал?
– Не заставляй меня говорить это дважды.
Я захожу в палату, закрывая за собой дверь. И наблюдаю сквозь матовое стекло больничной
ширмы, как уходит Наоми, ее ухмылка очевидна даже через непрозрачный предмет.
Комната полутемная и тихая, за исключением пиканья мониторов, которые отрывисто выдают
ее жизненно важные показатели. Каждый букет, который я дарил ей в течение этого года, все еще
находится в палате – поникший, потемневший и ни на йоту не привлекательный. Но она хранит их
все. В каждой вазе полно воды и они все расставлены в хронологическом порядке.
И тогда вина наносит мне удар, словно железный молот, в грудную клетку. Я не навещал ее
две недели. Она осмотрительно оставила двухнедельный пробел в линии цветов, две пустые вазы
ждали, когда я принесу им цветы, чтобы они могли послужить своей цели.
Я позволил чувству вины за то, что не смог спасти Айсис, доминировать над долгом по
отношению к Софии. А это непростительно.
Как я могу быть настолько взволнован из-за девушки, вспомнившей поцелуй, когда девочка,
которой я нужен, страдает?
Эгоистичный ублюдок.
Я осторожно присаживаюсь на край кровати. Белые простыни сминаются, как снег под моим
весом и нежно очерчивают контур ее тела. Она гораздо худее, чем я помню. Каждая ее косточка
торчит, как у птицы, она такая хрупкая и тощая. Скулы острые и четко выделяются. Больше нет и
следа розового оттенка, который я привык видеть во время нашего взросления. Все это ушло после
той ночи много лет назад.
36
LOVE IN BOOKS|ЛЮБОВЬ В КНИГАХ
– Я действительно плохой принц, – бормочу я, убирая волосы с ее лба. Она переворачивается
и приглушенно бормочет:
– Талли...
Я сжимаю в кулак простыни, и литой гвоздь беспокойного раскаяния прокалывает мои
внутренности, начиная от моего сердца, затем продвигается к легким, животу, задевая все на своем
пути.
Талли.
Наша Талли.
«Ты причинил боль многим людям, не так ли?»
37
LOVE IN BOOKS|ЛЮБОВЬ В КНИГАХ
– 5 –
3 года
26 недель
0 дней
Доктор Фенвол – Санта. Если Санта сидит на «Слим фаст», чтобы похудеть, и каждый божий
день носит вельветовые брюки, ох, да, а еще использует такие слова как: «эндометрий».
– Теперь, Айсис, просто ложись на спину…
Я плюхаюсь на кушетку томографа и пыхчу:
– Док, я делала это и раньше! Я каждый гребанный день ложусь на спину с тех пор, как
попала сюда! Так что я делала это, по меньшей мере, семьдесят миллиардов раз!
В уголках глаз Фенвола появляются морщинки, а его седые усы изгибаются, когда он
начинает улыбаться.
– Ты должна уже немного привыкнуть к этому.
– Вы никогда не сможете привыкнуть к тому, чтобы быть впихнутыми во влагалище
гигантского пончика, – указываю я на томограф, который оживленно пищит, и начинаю
разрабатывать план его гибели.
– Ну что ж, ты делаешь это последний раз, а теперь ложись.
Я выкрикиваю «УХХ» и шлепаюсь на спину, ударяясь при этом головой.
– И будь осторожней, ладно? Мы провели много часов, зашивая этот череп, – журит Фенвол.
Он нажимает кнопку, и кушетка томографа скользит внутрь, в туннель, засасывающий меня в
темноту.
– Ты в порядке? – спрашивает он.
– Здесь тесно и пахнет ватой.
– Что ж, прекрасно. Запускай, Клео!
Женщина за панелью управления в соседней комнате машет через окно, давая понять, что
услышала его, и машина начинает рычать. Слышу, как уходит Фенвол, и я остаюсь наедине с
Большой Бертой. И ее вагиной.
– Как… как там погода в… Роботленде? – начинаю я. Машина булькает мне в ответ.
– Хорошо. Это хорошо. Как дети?
Большая Берта с энтузиазмом издает звуковой сигнал, и синий свет ослепляет меня.
– Ахх! – прикрываю я глаза. – У них, наверное, переходный возраст!
Машина печально издает короткий, высокочастотный звуковой сигнал, и свет гаснет.
– Это нормально, – уверяю я ее. – Когда им будет двадцать, они снова сочтут тебя умной и
станут прислушиваться к тебе.
– Айсис, наклони голову влево, – оглушает меня голос Фенвола по интеркому.
– Грубо! У меня! Здесь! Разговор!
– Ты снова разговариваешь с неодушевленными предметами? Мерних бы очень обрадовалась,
услышав об этом. – Я слышу усмешку в его голосе.
– Нет! Нет, я ни с чем не разговариваю! Вообще! Просто… сама с собой! И, по сути, в этом
нет ничего такого. Ничего особенного! Ну, за исключением моей задницы, поскольку мой зад –
определенно нечто чертовски особенное…
– Налево, Айсис. – Фенвол не покупается на мою чушь, давая понять это в дружелюбной,
дедушкиной манере. Я наклоняю голову, и Берта пищит один раз, затем второй и замолкает.
Возвращается обычный белый свет, и кушетка медленно выдвигается.
– Фух! – вскакиваю я и стряхиваю клаустрофобию. Ненавижу замкнутые пространства. Почти
так же сильно, как я ненавижу соевое молоко. И игрушки Фёрби. Заходит Фенвол.
– Хорошо себя чувствуешь? – спрашивает он.
– Ну, мне нужно провести пять терапевтических лет на открытых равнинах Монголии, а в
остальном полный порядок.
– Превосходно. Твои результаты будут готовы через секунду. Давай пойдем к твоей маме.
Я следую за ним в холл. Как же хорошо находиться в своей одежде, а не в больничном наряде.
38
LOVE IN BOOKS|ЛЮБОВЬ В КНИГАХ
Да и отсутствие вонючей повязки-тюрбана, нацепленной на мою голову, тоже небольшой плюс. Я
практикуюсь, встряхивая волосами подобно величественному льву, однако чуть не врезаюсь в
интерна и останавливаюсь. У бедолаг и без моих сказочных волос в их глазах достаточно проблем.
Мама ждет в холле. Она, улыбаясь, встает и обнимает меня.
– Итак? Каковы результаты?
Фенвол смотрит на бумаги в своих руках.
– Все выглядит нормально. Внутритканевое кровотечение полностью прекратилось.
– А что насчет этого? – указываю я на шрам сбоку, чуть выше лба. – Волосы не отрастают. Я
никогда не выйду замуж!
– Шрам будет заживать и в итоге исчезнет, но на это уйдет время. Годы, – отвечает Фенвол.
Мама гладит меня по голове.
– Он не слишком большой, конфетка. Если не быть ростом в семь футов и не смотреть на
твою голову сверху, никто его вообще не увидит.
Она права. В любом случае, что такое еще один шрам на уродине?
– Мне надо принимать какие-нибудь лекарства? – спрашиваю я. Фенвол улыбается.
– Нет. Ты можешь идти. Мы хотели бы провести контрольный осмотр через несколько
недель…
Он жестом приглашает маму, и они вдвоем подходят к стойке, где разговаривают с
медсестрой. Здесь не так много людей, однако, народу больше, чем обычно бывает по субботам. Но
это не мешает мне заметить копну ярко-рыжих волос, идущих по холлу.
– Эйвери-Бобейвери!