Шолох Юлия
Дикий вьюнок
Пролог
Разливаясь, река заполняла собой целое поле. Топкие места и залитые водой выемки пересекались системой неустойчивых деревянных мостков, единственной связью с лесом у северных гор и лугами у южных. До сих пор помню, будто это случилось вчера — я иду, под ногами скрипят тонкие жерди, между хлипких пропитанных влагой досок прорастает камыш, хватается за юбку, тянет вверх острые листья осока.
Медленный, густой пар от нагретой солнцем воды. Чудесная ночь, теплая, тихая, полная света сверкающих в небе звезд. Они почему-то цветные: блекло-синие, прозрачно-зеленые, дымчато-желтые. Небо над головой усыпано драгоценностями, куда более совершенными, чем пустые камешки, столь любимые людьми.
Я в самом сердце водяного поля. Оглядываюсь… Так красиво! И вот накатывает дикое желание закричать. Не от страха, не от боли. От жгучего счастья.
И полная душистым воздухом грудь. Я запрокидываю голову…
Вначале крик чем-то напоминает волчий вой, когда зверь, подняв голову к бархатному небу, поет луне о своей преданной любви. Но только вначале.
Крик очень громкий, он просто режет уши и сразу же оглушает. И вдруг… я уже не внизу… я в самом небе, прямо под цветными звездами. Я медленно плыву, парю в воздухе, раскинув руки. Руки? Не знаю, тела нет.
Подо мной залитое рекой поле… покрытый водой луг, даже на таком расстоянии пахнущий сладкой травой и душистой пряной зеленью.
И я кричу. Кричу о своей любви к самому прекрасному в мире месту.
Потому что я счастлива…
Часть 1
1
Как водится, детское воспоминание о счастье у каждого существует практически в одном экземпляре. И не важно, случилось оно на самом деле или просто приснилось во сне. А само счастье имеет привычку исчезать бесследно, ухнув в бездонную пропасть и не оставив после себя ни малейшего доказательства, что вообще было.
В десять лет меня забрал отец, увез из затаившегося между гор селения, где я жила вместе с бабушкой. Я оказалась в незнакомом, чужом и тоскливом месте — городе. В тесном старом доме кроме нас жил еще мой дядя и страшная женщина неопределенного возраста. Хотя страшной она казалась видимо только мне, так как женщина специально приводила себя в подобный вид с помощью косметики и щипцов для завивки, на что тратила не менее часа каждое утро. Да и не сказать, что отец с дядей пугались ее внешности. Даже улыбались частенько, хотя и не очень искренне.
Мне выделили крошечную комнату, находящуюся за кухней и огороженную от нее одной лишь плотной занавеской из выцветшей брезентовой ткани. Кровать с огромной мягкой периной, перья в которой к несчастью слежались и превратились в жесткие неровные комки. Крошечный столик в углу, на нем стопки разнообразных книг — единственного доступного мне развлечения. В другом углу — несколько вбитых в деревянную балку гвоздей, которые заменяли шкаф для одежды.
Широкая дикая равнина, где я провела детство, за раз превратилась в крошечный пыльный уголок ветхого дома. Иногда мне казалось, что я задыхаюсь, но жаловаться было некому.
Четыре года я посещала общественную школу для бедняков. Как ни странно, вспомнить о том времени почти нечего — не было ни друзей, ни врагов. Ничего примечательного, просто тянулись серые дни, полные бубнящими какую-то непроходимую чушь учителями, а после вечера, полные учебниками и одиночеством. Никого из взрослых не волновало, понимаем ли мы урок, а уж тем более откладывается ли хоть что-нибудь из выученного у нас в голове. Однако я училась, потому что делать все равно больше было нечего. К тому же бабушка, которая когда-то и научила меня читать, всегда говорила, что книги способны открыть глаза и показать цвет утреннего неба даже глупому слепому щенку. Подозреваю, речь обо мне, хотя на прямой вопрос она отвечала только смехом и прикосновением руки к волосам.
Четыре года я провела в городе, которого боялась, как только привыкший к бескрайней высоте гор человек способен бояться душного замкнутого пространства. Даже смена времен года не вытаскивала меня из пассивной спячки — зима ли, кусающая морозом за нос, жаркое ли лето, полное сухой пыли, поднятой с дороги проезжающими мимо каретами. Ничего…
А потом одним утром в обычный, ничем не выделяющийся из череды остальных день я проснулась и отправилась завтракать на кухню. В момент, когда я вежливо пожелала страшной женщине доброго утра, раздался оглушительный вопль и моя жизнь изменилась раз и навсегда. Я проследила за ее взглядом и с не меньшим ужасом увидела, что по моей руке как живой ползет четкий, словно тушью очерченный рисунок какого-то вьющегося растения. Как он выбрасывает вперед тонкие закрученные колечками усики и подтягивается за ними следом, расправляет ажурные листья. И снова пускает побеги… Я судорожно схватилась пальцами за кожу, со всей силы терла ее и скребла ногтями, желая убрать прочь это жуткое видение, желая оторвать от своей руки странное растение и отбросить подальше. И тогда… вьюнок неторопливо перекинулся на пальцы и потек по ладони к запястью.
Наверное то, что со мной случилось потом, было самой настоящей истерикой. Единственное, что помню — бешеное желание убрать со своего тела этот мертвый рисунок. Вырвать его с корнем и растоптать в прах. А перед глазами шевелятся стебли, которых все больше и больше, которые все толще… Они скручиваются и наползают друг на друга, пока полностью не перекрывают собой все, что я вижу, будто пропускающее свет окно на улицу закрыли чем-то плотным и темным. Потом немного чистейшего безумия…
Очнулась я в своей коморке, рядом сидел отец, крепко прижимая мои руки к кровати. Оказывается, в беспамятстве я сдирала кожу ногтями так сильно, что местами чуть не сорвала клочьями. Слушая тихий голос отца, через некоторое время я поняла, что он пытается меня успокоить. Объяснить, что ничего ужасного не произошло. Просто вступила в силу кровь, да и рисунок появился сразу полноценным, потому он так сильно меня напугал.
— Кровь? — прошептала я, смотря на человека, которого в этот момент почему-то считала виновным в утреннем ужасе. Ведь он же… предполагал нечто подобное, но не предупредил?
— Кровь твоей матери. Кровь шайнарки.
Я застыла, вспоминая то, что слышала о шайнарах. Почти ничего.
— Она была?..
— Полукровкой, конечно же, — отец, наконец, меня отпускает. — Я надеялся, в тебе от них ничего не останется… Мне жаль.
Жаль? Я смотрела на хмурое лицо отца и понимала — ему действительно жаль. Только почему?
Мы говорили часа два, после чего я отдалено начала представлять, что теперь есть моя жизнь.
Чуждая людям раса шайнар проживала на стыке земель, на той стороне берега Великой реки и находилась с человечеством в состоянии неофициальной войны. Представители шайнарского народа, естественно появлялись на людских территориях, но все это были создания высокого ранга, каждый из которых сопровождался одним из королевских советников и охранялся десяткой из числа лучших королевских гвардейцев. А полукровок шайнары не признавали. Не говоря уже о таких как я, где крови всего на четверть. Для них нас просто не существовало и ни разу ни один чистокровный представитель шайнар не заинтересовался судьбой существа, подобного мне.
Но и для людей мы были совсем чужими, не людьми.
— Мне жаль, — повторял отец. — Я так надеялся…
Чистокровный шайнар напоминает живую картинку — его тело раскрашено множеством безупречных изображений окружающего мира. И они не просто нарисованы — в каком-то смысле они существуют, пусть и не в привычной нам реальности. Птицы летают, рыбы плавают, а цветы распускаются, нежась под мягкими лучами весеннего солнца. Основа шайнарской магии — жизненная сила окружающего мира: биение волчьего сердца, тявканье лисы, шорох осыпающихся лепестков. Люди долгое время пытались найти похожий способ черпать силу из природного источника, но безрезультатно. Шайнары проводят свою жизнь в окружении плотной сети творимых собственным организмом несуществующих, он от этого не менее реальных картин. По сравнению с их раскраской мой дикий вьюнок — просто мелочь, мелкая мошка по сравнению с поедающей мошек ящерицей. И все же наличие даже такой мелочи практически исключает возможность жить, как все обычные люди. Для окружающих я — шайнар и точка. Но, к счастью, в отличие от чистокровных — тот шайнар, за которого никто не вступится. Меня могут купить в театр и показывать за деньги жаждущим зрелищ посетителям. Завербовать при дворе и заставить работать против своих родственников, изначально отрицающих наше родство. Шантажировать всю жизнь, грозясь выдать мое местонахождение борцам за чистоту людской крови, цель которых — уничтожать таких мерзких существ, как я. Был еще один вариант, встречающийся чаще всех остальных, о котором отец умолчал, поэтому я узнала о нем гора-аздо позже… Наверное, к лучшему.