Впрочем, спорят не только Пенденнис и его друг Уоррингтон. Как бы вмешиваясь в их спор, сам автор заявляет, обращаясь к своему герою: «Если ты, с фатальной ясностью видя и сознавая ложь всего мира, подчиняешься ей, не выражая своего протеста ничем, кроме смеха; если, погружённый в беспечную чувственность, ты спокойно глядишь, как весь этот злосчастный мир, стеная, проносится мимо тебя; если идёт битва за правду, и все люди чести с оружием в руках заняли свои места на поле боя с той или другой стороны, а ты один лежишь на балконе и куришь трубку вдали от шума и опасности, то лучше бы тебе умереть или вовсе не родиться, чем быть этаким сластолюбивым трусом».
Некоторые персонажи романа (Эллен Пенденнис, Лора, Бланш, эпизодические — Шендон или Бангэй) имели живые прототипы. Но главное — то, что «Пенденнис» — самый автобиографический из романов Теккерея. Годы обучения в школе и университете, его начальные шаги в журналистике и литературе, столичная литературная богема — всё это личные воспоминания автора.
Тем значительнее, что наряду с овеянными меланхолией отступлениями о наивных и прекрасных годах студенчества в книге есть строки, рисующие далеко не идеальный портрет юного героя. Молодой Пенденнис, окунувшийся в жизнь Лондона и старинного университета (название которого — Оксбридж — составлено Теккереем из названий двух знаменитых английских университетов, Оксфорда и Кембриджа), уже не тот мальчик, о котором вздыхают его мать и ее приёмная дочь Лора в провинциальном Фэйроуксе. Перед нами желторотый мот и сноб, запустивший учёбу, прожигающий жизнь на средства матери и жестокий во время своих редких и коротких визитов домой и с близкими людьми, и с любимой когда-то лошадью Ребеккой, которую по его распоряжению уводят со двора лишь потому, что она недостаточно сильна для его веса. И в то же время автор подчёркивает, что, «хоть он и стал любимцем и вожаком молодых людей, намного превосходивших его по богатству и положению в обществе, но был слишком благороден, чтобы пытаться заискивать у них каким-либо самоунижением и раболепием, и не пренебрёг бы самым скромным из своих знакомых, чтобы заслужить благосклонность богатейшего в университете вельможи».
Пен живёт на широкую ногу и делает долги, а в конце концов проваливается на выпускных экзаменах. Но он способен на раскаяние, а со временем и набирается мужества, чтобы (в отличие от самого Теккерея) вернуться в университет и повторно сдать экзамен. Он по-юношески заносчив и жесток, но признаёт ошибки и приносит извинения тем, кого обидел.
В критический момент жизни Пен ощущает себя «игроком, готовым пожертвовать верой и честью ради богатства и светской карьеры», понимает, «что его жизнь всего лишь позорный компромисс». Можно усматривать в этом стремление писателя обелить своего героя. Но в этом, скорее, проявляется объективность Теккерея-художника, стремившегося, в отличие от Диккенса, известного романтической контрастностью расстановки «хороших» и «плохих» персонажей, передать характеры во всей их реальной и сложной противоречивости.
Попытка Теккерея «соревноваться» с Диккенсом в искусстве интриги, пожалуй, безуспешна: «тайна» семьи Клеверингов и Бланш Амори гораздо меньше увлекает нас, чем мудрые выводы о человеческой натуре, к которым писатель приходит, прослеживая судьбу главного героя или наблюдая картины нравов своих современников. Реально существовавшие актёры, художники, политики, упомянутые в романе — это большей частью те, с кем он был лично знаком: дружил, сотрудничал в журналах либо просто встречался в обществе. Характеризуя этих людей, писатель далёк от комплиментарности.
С литераторского обеда «Пен и Уоррингтон вместе шли домой пешком в лунном свете.
— Ну, теперь, — сказал Уоррингтон, — когда ты повидал литераторов, скажи мне, так ли далёк я был от истины, говоря, что в этом городе есть тысячи людей, которые не пишут книг, но ничем не отличаются по уму и образованности от тех, кто их пишет?
Пен вынужден был признать, что люди из литературного мира, с которыми он познакомился, за весь истекший вечер не много сказали достойного того, чтобы это запомнить или цитировать. По сути, за весь вечер ни слова не было сказано о литературе. И мы можем по секрету сообщить тем непосвящённым, кто стремится узнать обычаи литераторов, что нет круга людей, где бы так мало говорили о книгах, а может быть — и читали так мало, как среди пишущей братии».
От себя добавим: не много изменилось в этом кругу за полтора столетия. И нравы российских писателей ничем не отличаются от нравов их британских собратьев...