«— Я, право, не сомневаюсь, — продолжала Флора, сыпля словами с завидной быстротой и из всех знаков препинания ограничиваясь одними запятыми, и то в небольшом количестве, — что вы там в Китае женились на какой-нибудь китайской красавице, оно и понятно, ведь вы так долго пробыли там, и потом вам нужно было расширять круг знакомств в интересах фирмы, так что ничего нет удивительного, если вы сделали предложение китайской красавице, и смею сказать, ничего нет удивительного, если китайская красавица приняла ваше предложение, и она может считать, что ей очень повезло, надеюсь только, что она не из сектантов, которые молятся в пагодах.
— Вы ошибаетесь, Флора, — сказал Артур, невольно улыбнувшись, — ни на какой красавице я не женился.
— Ах, мой бог, но, надеюсь, вы не из-за меня остались холостяком! — воскликнула Флора. — Нет, нет, конечно нет, смешно было бы и думать, и, пожалуйста, не отвечайте мне, я говорю сама не знаю что, вы мне лучше расскажите про китаянок, верно ли у них такие узкие и длинные глаза, как на картинках, вроде перламутровых фишек для игры в карты, а на спине висит длинная коса на манер хвоста, или это только мужчины носят косы, а потом вот еще колокольчики, почему это у них такая страсть везде навешивать колокольчики, на мостах, на храмах, на шляпах, хотя, может быть, это все выдумки? — Флора наградила его еще одним прежним взглядом, и тут же понеслась дальше, как будто на все ее вопросы уже был дан обстоятельный ответ.
— Так, значит, это все правда! Боже мой, Артур — ах, простите, я по привычке — мистер Кленнэм, следовало бы сказать, — и как вы могли столько времени прожить в такой стране, ведь там, наверно, всегда темно и дождь идет, иначе зачем столько фонарей и зонтиков, ну конечно, это уж такой климат, вот, должно быть, прибыльное занятие, торговать там фонарями и зонтиками, раз ни один китаец без них не обходится, а какой странный обычай уродовать ноги с детства, чтобы можно было носить маленькие башмачки, а я и не знала, что вы такой любитель путешествий».
Но пусть Флора толста, смешна и неумна — она лишь добра желает возлюбленному и помогает Крошке Доррит:
«Право же, я просто в отчаянии, что так заспалась именно сегодня, ведь я непременно хотела встретить вас сама, как только вы придете, и сказать вам, что всякий, в ком Артур Кленнэм принимает участие, хотя бы и не такое горячее, может рассчитывать на участие и с моей стороны и что я очень рада вас видеть у себя, и добро пожаловать и милости просим, и вот извольте, никто не догадался меня разбудить, и вы уже здесь, а я еще храплю, если уж говорить всю правду, и я не знаю, любите ли вы курицу в холодном виде и ветчину в горячем, многие не любят, между прочим не только евреи, а у евреев это угрызения совести, которые мы должны уважать, хотя очень жаль, что у них нет угрызений совести, когда они нам продают подделки, а деньги берут как за настоящее, но если не любите, это будет просто ужасно».
Ей-богу, Флора самый обаятельный персонаж во всей книге, так что, видимо, не одно желание злой насмешки руководило автором, а (бессознательно, быть может) неумирающие остатки любви, благодаря которым он создал, пожалуй, наиболее живую из своих литературных женщин. (И реальная Мария Биднелл не оскорбилась, ни в какой суд не подавала — то ли она действительно была очень доброй, то ли не прочла роман.)
«Крошка Доррит» великолепно продавалась поначалу — больше 40 тысяч экземпляров, затем тиражи упали до обычных 32 тысяч; это позволяло получить хорошую прибыль, но для Диккенса было оскорбительно мало. Почему? Слишком много и длинно про социальные проблемы, маловато про любовь… И критики опять бранились: «Сатердей ревью» заметила, что Диккенс «опять не смог привлечь внимание интеллектуальных слоев общества», но «осуществляет очень пагубное политическое и социальное влияние на остальное население»; Теккерей назвал книгу «непроходимо глупой», рецензент «Блэквудс мэгэзин» — «пустой болтовней». На наш взгляд, так сказать можно разве что из зависти — или от полнейшего непонимания.