Уже в течение нескольких лет г-жа Диккенс неоднократно давала мне понять, что для нее было бы лучше уехать и жить отдельно от меня. Она говорила, что пропасть между нами все увеличивается, и это усугубляет состояние подавленности, которое у нее иногда бывает, что она не в силах более жить со мной и что ей лучше покинуть наш дом. Я всегда отвечал на это, что мы должны примириться со своим несчастьем и нести свой крест до конца, что мы должны это сделать ради детей и быть вместе хотя бы „для других“. Наконец, приблизительно три недели тому назад, Форстер убедил меня, что в интересах самих детей будет, несомненно, лучше, если мы направим их жизнь в новое, более счастливое русло. (Бессовестная ложь: Форстер с самого начала пытался остановить друга. — М. Ч.) Что касается денежной стороны вопроса, скажу только, что я был так щедр, как будто г-жа Диккенс знатная дама, а я сам человек со средствами… Мои старшие дети полностью отдают себе отчет в происшедшем и принимают его как неизбежное. Между мной и детьми царит полное взаимное доверие, и старший сын согласен со мной во всем. Два злопыхателя, которым, хотя бы из чувства уважения и благодарности, следовало бы отзываться обо мне совсем иначе, связали случившееся с именем одной молодой особы, которой я чрезвычайно предан. Я не назову ее имени, ибо я слишком высоко ее ставлю. Клянусь честью, на всей земле нет более добродетельного и незапятнанного существа, чем эта особа. Она так же чиста и невинна, как мои любимые дочери».
В тот же день он отозвал соглашение с Кэтрин и потребовал, чтобы ее семья письменно опровергла свои «грязные инсинуации» о нем и Джорджине; за это он обещал увеличить алименты до 600 фунтов. Хогарты согласились и написали следующее: «Мы узнали, что в связи с разрывом семейных отношений между мистером и миссис Диккенс распространяются утверждения, что этот разрыв будто бы имел место вследствие обстоятельств, бросающих тень на репутацию г-на Диккенса, а также на доброе имя других лиц. Мы отвергаем подобные утверждения, как не имеющие никаких оснований».
После подписания соглашения и получения денег Кэтрин с Чарли переехали в отдельный дом на Глостер-плейс, а Диккенс сочинил очередное письмо о своем положении — для публикации: «Вот уже некоторое время моя семейная жизнь осложнилась рядом тяжелых обстоятельств, о которых здесь уместно заметить лишь то, что они носят сугубо личный характер и потому, я надеюсь, имеют право на уважение… Соглашение заключено в дружественном духе. Что же касается причин, породивших его, то о них тем, кто имеет к нему отношение, остается только забыть. Каким-то образом — по злому умыслу или по недомыслию, а может быть, и по дикой случайности — эти тягостные обстоятельства были неверно истолкованы, став предметом самых чудовищных, ложных и несправедливых слухов… Если после этого опровержения кто-нибудь станет все-таки повторять хотя бы один из этих слухов, он солжет умышленно и подло, как может лгать перед богом и людьми только бесчестный клятвопреступник».
Форстер умолял не публиковать письмо — сплетни не остановишь, будет только хуже — Диккенс не послушал и отдал его в «Таймс», редактор Джон Дилейн посоветовал его обнародовать. Редактор «Панча» Лемон печатать письмо отказался и стал совсем уже заклятым врагом: Диккенс запретил своим детям общаться с его детьми (а также с детьми Теккерея, хотя тот и опровергал слух о кровосмешении). 12 июня письмо появилось в «Домашнем чтении», некоторые газеты его перепечатали (не без ехидных комментариев).
Порвав с Брэдбери и Эвансом, Диккенс вернулся к Чепмену и Холлу; «Домашнее чтение», несмотря на мольбы и судебные протесты Брэдбери и Эванса, выкупил у них на аукционе за 3550 фунтов и на его базе создал новую газету, которую сперва хотел назвать «Домашний очаг», — Форстер отговорил, потому что в условиях разъезда Диккенса с женой и в атмосфере грязных сплетен такое название вызывало бы насмешки.