Надо полагать, Чарлз хорошо знал своего отца, чья гордость была оскорблена таким выставлением напоказ. Джон Диккенс разругался с Джеймсом Ламертом и забрал мальчика домой. И вот тогда Элизабет Диккенс совершила самую непростительную ошибку в глазах своего сына. Она уладила дело и добилась, что Ламерт принял Чарлза к Уоррену обратно. По счастью, Джона Диккенса обуяли запоздалые угрызения совести, он и слышать об этом не желал и постановил (наконец-то!), что его сын должен пойти в школу.
Так завершился самый черный период в жизни Диккенса: предательством матери и одним из редких правильных решений, принятых его отцом. Его «крестный путь» длился всего несколько месяцев, но одиночество и стыд вызвали в душе мальчика бурю, которая так и не утихнет: «Вся моя натура настолько пропиталась горечью и унижением от этих мыслей, что и сегодня, прославленный, обласканный и счастливый, я часто забываю в своих снах, что у меня есть жена и возлюбленные дети, я даже забываю, что я взрослый мужчина, и возвращаюсь бродить в том унылом периоде моей жизни».
Диккенс всю жизнь держал в тайне эпизоды с фабрикой ваксы и долговой тюрьмой. Мы можем воспроизвести их сегодня лишь благодаря тому, что в 1846 году, вероятно взволнованный работой памяти, необходимой для создания «Дэвида Копперфилда», Диккенс отправил своему другу и биографу Джону Форстеру автобиографический отрывок. Более чем вероятно, что его «жена и возлюбленные дети» узнали правду лишь в 1872 году, после его смерти, когда вышла книга Форстера.
Утверждать, как некоторые, что без Уоррена и Маршалси Диккенс не стал бы писателем, значит брать на себя слишком много. Зато можно с уверенностью заявить, что он стал бы другим писателем. История с COFFEE ROOM, превратившимся в 
, подчеркивает важность этого периода в зарождении его творчества и создании его совершенно особенного мира, одновременно реалистичного из-за точных описаний и причудливого, поскольку на реальные элементы он смотрит сквозь некую искажающую призму. Он любит играть со словами и оборотами речи: у Диккенса слова, в особенности имена собственные, как будто заключают в себе свою собственную истину, доступную лишь писателю и его читателям. Но в этом угадывается и вопрос о самой природе творца, под каким углом он подходит к реальности. В те несколько месяцев 1824 года Чарлз Диккенс в некотором роде побывал в «Зазеркалье». Фантастические представления о безопасности и социальной защищенности, которые поддерживались в нем родителями, оторванными от «настоящей жизни», разбились вдребезги, но сквозь них проклюнулись ростки другой фантазии — литературного вымысла.
Мелкий буржуа затерялся среди народа, и тонкий лед над пропастью нищеты треснул под его ногами. И в то время как в своей профессиональной жизни он будет беспрестанно укреплять заслоны, призванные оградить его от превратностей судьбы, ни на минуту не забывая о призрачной возможности разорения, в своем творчестве он, наоборот, станет углублять изначально тонкую трещину, кропотливо исследуя трясину, по которой блуждал несколько месяцев.
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Несмотря на свое громкое название, которое, возможно, и привлекло Джона Диккенса, Академия Веллингтон-Хаус, в которую Чарлз начал ходить с июня 1824 года, не имела ничего общего с престижным учебным заведением. Она представляла собой несколько деревянных построек посреди двора, за домом директора мистера Джонса. Если верить Чарлзу, изобразившему его в образе мистера Крикла в «Дэвиде Копперфилде», этот валлиец «бил мальчиков с таким наслаждением, словно утолял волчий голод. Я уверен, что особенно неравнодушен был он к толстощеким ученикам; такой мальчик казался ему чрезвычайно лакомым, и он не находил себе места, если не принимался лупцевать его с самого утра».
Выступая в 1857 году на благотворительном банкете в пользу школ для клерков и складских рабочих, Диккенс набросал такой нелестный портрет Веллингтон-Хауса: «Я не люблю школ подобного рода, я сам в одной из таких учился. Ее почтенный владелец был неповторимо невежественным, принадлежал, по-моему, к числу зловреднейших из смертных и почитал своей главной задачей поменьше нам дать, побольше с нас взять… Словом, повторяю, я не люблю школ подобного рода — они не более как обман, мерзкий и пагубный».
Возможно, эта горечь во многом напускная, поскольку в пансионе, по признанию самого Чарлза, имелось несколько знающих учителей, в том числе некий мистер Тейлор, преподававший английский язык и математику, а также хороший учитель французского. При всём при том багаж знаний, приобретенных Чарлзом в Веллингтон-Хаусе с 1824 по 1827 год, был более чем скромным, и тем не менее после ада фабрики ваксы и долговой тюрьмы эти три года стали для него порой возрождения и надежды.