Изба воеводы так же мало напоминала втиснутое на свободное пространство жилище – это оказался добротный дом в два жилья, крытый толстой дранкой и окруженный высоким частоколом, отрезающим от пространства крепости еще один, внутренний двор.
Обоз въехал в никем не охраняемые ворота, останавливаясь вдоль внутренней стороны тына. Бояре выждали за воротами, пока хозяин дома выйдет на крыльцо, после чего спешились и вошли, ведя коней под уздцы – демонстрируя тем самым уважение воеводе.
Дмитрий Федорович Шуйский больше походил на думского боярина, нежели на воеводу: упитанный, с солидно выпирающим вперед брюшком. Одет он был в красные шаровары, опускающиеся до самых войлочных тапочек, и шелковую рубаху, поверх которой накинул отороченную горностаем алую суконную душегрейку. Глаза смотрели хитро, с прищуринкой, невольно вызывая в собеседнике ответную улыбку. Еще довольно молодой, лет тридцати, он наверняка получил воеводское место на кормление не за заслуги, а чьими-то хлопотами. Поскольку Шуйские уже давно жили в опале – получил несколько лет назад. Как это часто бывало, про ставленника крамольников, занимавшего не очень доходную, но хлопотную волость, забывали до тех пор, пока с делами своими он справлялся хорошо, жалоб на него много не шло, и мороки своему приказу он не доставлял.
– Рад видеть, гости дорогие, – приложил он руку к груди и слегка наклонился. – Входите, откушайте с дороги, чем Бог послал. Эй, Мажит! Отведи обозников в трапезную стрелецкую, пусть покормят.
– Слушаю, боярин. – Босой татарчонок лет пятнадцати, выкатившийся из-под небольшой скирды, вскочил на ноги, поклонился, и принялся махать руками, зовя смердов за собой: – Быстрее, быстрее идите, коли холодного жевать не любите. Обедали недавно в крепости.
Бояре же, сняв шеломы, перекрестились и следом за воеводой вошли в дом.
В трапезной две раскосые невольницы в легких сарафанах торопливо обмахивали стол тряпками. В воздухе висел сочный запах жаркого, отчего у гостей моментально засосало под ложечкой.
– Сейчас, – усмехнулся в бороду воевода. – Сейчас пироги принесут. Так какими судьбами занесло вас в порубежные земли, бояре?
– Милостью своей государь Иван Васильевич, – перекрестился Григорий Батов, – дай Бог ему долгие лета, даровал нам поместья на землях корочаевских. Туда и едем. Варлам, дай ввозные грамоты.
Рыжий кудрявый витязь лет двадцати пяти раскрыл скромную холщовую сумку, свисающую с плеча, и протянул воеводе несколько свитков. Дмитрий Шуйский сдвинул их на край стола, освобождая место для блюда с пряженцами, потом принялся по очереди разворачивать:
– Та-ак… По левому берегу Оскола… Боярину Григорию Батову…
Он поднял глаза на гостей. Григорий поднялся, поклонился. Несколько секунд воевода всматривался в его лицо – голубые глаза, темно-каштановые прямые волосы, острый подбородок, проглядывающий сквозь редкую бороду, – потом спросил:
– Старший, что ли?
– Старший с отцом на старом поместье остался, Дмитрий Федорович, – поправил его гость. – Я второй буду.
– Хорошо, – кивнул боярин Шуйский и взялся за второй свиток. – Земли корочаевские… Деревни Снегиревка и Рыжница, и между ними… Сергею Батову.
Поднялся и поклонился, пригладив густую и окладистую не по возрасту бороду, боярин в бахтерце, удивительно схожий с братом.
– Добрые места получил, – кивнул воевода и спохватился: – Вы угощайтесь, гости дорогие, не меня не смотрите. Обедали мы недавно. На снедь сию ныне и смотреть не могу.
Потом развернул третью грамоту:
– Земли корочаевские, по правому берегу Донеца… Боярину Варламу Батову…
Поднявшийся Варлам выглядел словно чужаком среди прочих Батовых: рыжий, курчавый, лопоухий, с бесцветными глазами, заметно выше ростом, но более узкоплечий.
– А это жена моя, боярыня Юлия, – указал он на остроносую девушку, оказавшуюся единственной всадницей в обозе. Голову боярыни не по обычаю вместо убруса укрывал немецкий бархатный берет с одиноким разноцветным пером. Женщина, правда, предпочла бы ходить и вовсе простоволосой – но в теперешней Руси это считалось немалым позором. Юбок бывшая спортсменка так же не переносила, поэтому носила шаровары из тонкой шерсти, уходящие в низкие яловые сапожки. Естественно, и над шароварами укрывал стройное тело не привычный вышитый русский сарафан, а черный шелк еще неизвестной в этом мире блузки, сшитый дворовыми девками Евдокима Батова частью с помощью боярыни, частью – как сами умели. Поэтому ворот блузки застегивался сбоку, как на косоворотке, и рукава были не вшитые, а выкроенные вместе со спинкой и передом. Зато на груди алела умело вышитая роза.
– Татарка, что ли? – удивился воевода.
– Сам ты татарин! – моментально вскинулась женщина. – Да я тебя раз в пять русее!
– Да не хотел я тебя обидеть, помилуй Бог, – отмахнулся обеими руками Дмитрий Федорович. – Да и чем? У меня половина друзей на татарках женаты! Кто себе знатного рода сосватал, кто в походе в полон взял. Да еще казаки, что ни год – турецких и татарских ясырок на продажу приводят. Многие поначалу для хозяйства да баловства покупают, а потом, глядишь, и прикипают.
– Я, что, похожа на рабыню? – поднялась во весь свой рост Юля.
– Боже упаси, – опять отмахнулся боярин Шуйский. – Но больно платье на тебе странное. Я из всего наряда только шаровары татарские ранее видывал.
– Берет немецкий, кофта китайская, штаны татарские, сапожки датские, начинка русская, – чуть не продекламировала Юля.
– Доходчиво рассказываешь, боярыня, – миролюбиво улыбнулся воевода. – К нам тут намедни, опять же, китайские купцы забредали. Тюк шелка за золото оставили. Правда, белый он, не такой, как у тебя.
– Так покрасить можно, – сбилась на хозяйственный совет Юля, и как-то само собой получилось, что ссора угасла. Настроения ругаться больше не было. – Ягодным соком или чернильными орешками, – добавила она, опускаясь обратно на скамью, взяла с блюда румяный пряженец и вонзила в жареный пирог свои крепкие зубы.
Остальные Батовы никакой обиды от предположения Дмитрия Шуйского не ощутили – они прекрасно знали, что русские рода испокон веков роднились с татарскими, и велось это еще с той незапамятной поры, когда в степях кочевали половцы и хазары.