Никто из Филлипсов не присутствовал при вынесении заключения по убийству О’Доннелла. Джоанна заключила, что они досыта наелись судами и общением с полицией. Она и не рассчитывала встретить их там, более того — если бы такое случилось, она не знала бы, куда ей деваться.
Томми О’Доннелл явился в зал суда и издали метал в ее сторону свирепые взгляды, но так и не заговорил с ней. Его отец, Сэм, на слушаниях не появился, впрочем, как и Майк Филдинг.
Джоанна понимала, что Майк, как и она, вынужденно оставался на скамье запасных. Наверное, он уже достиг той стадии, когда это стало пределом его желаний.
По окончании заседания Джо позвонила ему на мобильный, и они договорились встретиться в том же пабе, где виделись в прошлый раз. Джоанне совсем не хотелось думать, почему ее постоянно тянет к нему, но ей пришлось допустить, что причина заключалась не только в сведениях, которые он мог предоставить ей в силу своей профессиональной деятельности.
Филдинг выглядел еще более усталым и, казалось, уже выпил, что, скорее всего, стало его нормальным состоянием, как подозревала Джоанна. Он приехал на такси. Давно минули те дни, когда по отношению к себе полицейские позволяли вольно трактовать закон, пресекающий вождение машины в нетрезвом виде. Сегодня вождение в состоянии алкогольного опьянения почти неизбежно означает увольнение со службы. И лишение пенсии, перспектива которой, как она поняла из разговоров с Майком, постепенно превращалась для него в единственную цель жизни.
Она спросила его, как он поживает, и Филдинг рассказал, как его допрашивал Тодд Маллетт.
Джоанна не смогла сдержать улыбку:
— Майк Филдинг. «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей», — пошутила она.
— Давай-давай, смейся, хотя признаю: я снова слишком много выпил, — ответил он. — Понимаешь, когда мне скучно, я всегда пью больше, чем обычно, а сейчас мне скучно по-страшному. И вопрос не в том, что эти негодяи отстранили меня от дела. Это только часть вопроса, ты же понимаешь. Просто создается впечатление, что мне делают одолжение, из милости дают доработать последний год до выслуги.
«Ну вот, началось», — подумала Джоанна.
Он хорошо отхлебнул из своей кружки — уже второй за те десять минут, что они сидели в пабе.
— Однако Маллетт не предпринял никаких официальных шагов против тебя. Может, тебе не стоит беспокоиться.
— Может, и не стоит. По этому поводу. Вообще-то, Маллетт действительно сделал мне одолжение. — Могло показаться, что он просто брюзжит, но Джо знала достаточно об отношениях между Филдингом и Маллеттом, чтобы понять, как трудно Майку принять такое положение дел. — Он не подал рапорт. Просто вызвал меня к себе через день и предложил начать все сначала. Велел мне считать это последним предупреждением. Если я еще хоть раз сорвусь, он позаботится, чтобы я вылетел со службы. Без всякой пенсии. — Майк криво усмехнулся. — Да, я понимаю, тебе все это неинтересно. Тебе от меня нужно лишь одно — информация.
Ей только показалось или в его голосе снова появилась горечь? Не вдаваясь в подробности, она тут же ответила ему:
— Ну если ты так считаешь…
— Ладно. Я понимаю, что многим тебе обязан.
Он и раньше говорил ей так. Наверное, глупо с ее стороны, но Джоанна надеялась, что это не было единственной причиной, по какой он помогает ей. Может, он и был сейчас неудачником, по его стандартам, но у него еще остался запал, чтобы с ее помощью дать ход материалу, который он хотел увидеть на газетной полосе. У него неизменно были собственные причины. Он относился к тем людям, у которых всегда имеется свой план действий и которые с трудом придерживаются официальных правил. Правда, когда ты молод и высоко летаешь, раскрывая дела, к которым другим даже не подступиться, — это одно, и ты можешь позволить себе некоторые вольности. Но когда тебе за пятьдесят, ты слишком много пьешь и потерял былое чутье, ты уже не можешь позволить себе ничего.
Джоанна знала это и честно задавалась вопросом: а как бы она преуспевала в своем газетном мире, если бы не вышла замуж за редактора? Многие из ее коллег-сверстников оказались бесцеремонно вытолкнутыми на обочину жизни, когда им стукнуло сорок, а другие, не стерпев унижений, сами подали в отставку, чтобы сохранить здравый рассудок. И сейчас такое случалось сплошь и рядом. Без всякой солидной компенсации, что считалось нормой еще в начале девяностых.