угой стороны, Брагину показалось, что действительно у него сегодня такой глупый вид, точно он "ангела потерял", как говорила Татьяна Власьевна про ротозеев. Приосанившись в седле и подтянув поводья, Брагин пустил своего гнедка ходой, чтобы скорее выехать за "жило". Ему пришлось проехать мимо шабалинскаго дома, и он невольно полюбовался на него. Дом стоял на горе, над прудом, и ярко белел своими пятью колоннами. Эти колонны особенно нравились Брагину, потому что придавали дому настоящий городской вид, как рисуют на картинках. Зеркальныя стекла в окнах, золоченая решетка у балкона между колоннами, мраморныя вазы на воротах, усыпанный мелким песочком двор -- все было хорошо, форменно, как говорил Зотушка про шабалинский дом. "А все золото поднимает...-- подумал невольно Брагин, щупая лежавшую за пазухой жилку.-- Вуколу-то Логиньтчу красная цена расколотый грош, да и того напросишься, а вон какую хоромину наладил! Кабы этакое богачество да к настоящим рукам... Сказывают, в одно нонешнсе лето заробил он на золоте-то тысяч семьдесят... Вот лошадь-то какая -- зверь-зверем". Белоглинский завод, совсем затерявшийся в глуши Уральских гор, принадлежал к самым старинным уральским поселеньям, что можно было даже заметить по его наружному виду, т.-е. по почерневшим старинным домам с высокими коньками и особенно по старой заводской фабрике, поставленной еще в 1836 году. Место под завод было выбрано самое глухое, настоящий медвежий угол: горы, болота, леса; до официальнаго основания заводскаго действия здесь, с разным лесным зверьем, хоронились одни раскольники, уходившие в уральскую глушь от петровских новшеств. Между прочим, свили они себе гнездо и на берегу глухой горной речонки Белой-Глинки, пока их не отыскали подьячие и заводские приказчики. Река была перехвачена плотиной, разлился пруд, и задымилась фабрика. Около пруда разсажались заводские домики, вытянувшись "по плаиту" в широкия правильныя улицы. Теперь Белоглинский зарод представлял собой такую картину: во-первых, "заречная" низкая сторона, где собственно находилось первоначальное раскольничье поселенье и где теперь проходила Старая-Кедровская улица, дома здесь старинные и люди ь них старинные -- отчасти раскольники, отчасти единоверцы; во-вторых, "нагорная" сторона, где красовалась православная церковь и хоромины Шабалина. В нагорной жили большею частью православные, позднейшее этнографическое население. Это деление на "нагорную" и "заречную" стороны продолжалось и ниже заводской фабрики, где Белая-Глинка разливалась в низких глинистых берегах. В этой части завода стоял деревянный господский дом с железной крышей, в котором жили Пятовы, и несколько домиков "на городскую руку", выстроенных заводскими служащими. В заречной находилась единственная заводская площадь, в одном конце которой сбились в кучу деревянныя лавки, а в другом строилась единоверческая церковь. Старинныя семьи, в роде Колобовых, Савиных, Пазухиных и др., все жили в заречной, в крепких старинных домах, в которых на вышках еще сохранились рамы со слюдой, вместо стекол. Шабалины жили тоже там, пока Вукол Логиныч не облюбовал себе местечко на нагорной стороне. Это ренегатство очень огорчило всех блюстителей старины, в роде Татьяны Власьевны, но Вукол Логиныч был отпетая башка,-- и взять с него было нечего. В солнечный день вид на завод представлял собой довольно пеструю картину и, пожалуй, красивую, если бы не теснившийся со всех сторон лес и подымавшияся кругом лесистыя горы, придававшия всей картине неприветливый траурный характер. Впрочем, так казалось только посторонним людям, а белоглинцы, конечно, не могли даже себе представить чего-нибудь лучше и красивее Белоглинскаго завода. К таким людям принадлежал и Гордей Брагин, бывавший не только в Ирбите, и в Верхотурье, но и в Нижнем. Дорога в Полдневскую походила на те прямоезжия дороги, о которых поется в былинах: горы, болота, гати и зыбуны точно были нарочно нагромождены, чтобы отбить у всякаго охоту проехаться по этой дороге во второй раз, особенно осенью, когда лошадь заступает в грязь по колено, вымогался, из последних сил. Верхом на лошади эти двадцать верст едва можно было проехать в четыре часа. С непривычки к верховой езде. Гордей Евстратыч на половине пути почувствовал, как у него отнимается поясница и ноги в стременах начинают деревянеть. А впереди косогор за косогором, гора за горой... Лес стоит кругом темный, настоящий дремучий ельник, которому, кажется, не было конца-краю. Около самой дороги, где лес был немного прочищен, лепились кусты жимолости и малины да молоденькия березки, точно заблудившияся в этой лесной трущобе; теперь листья уже давно пожелтели и шелестели мертвым шопотом, когда по ним пробегал осенний порывистый ветер. Земля была покрыта шуршавшей под ногой лиственной шелухой, и только кое-где из-под нея пробивались зеленые кустики сохранившейся еще травы, да на опушке леса ярко блестела горькая осина, точно обрызганная золотом и кровью. Верст не полагалось, и версты отсчитывались по разным приметам: от Белоглинскаго до Пугиной горы -- восемь верст, две версты подался -- ключик из косогора бежит, значит, половина дороги, а там через пять верст гарь на левой руке. Брагин почти все время ехал шагом, раздумывая безконечную дорожную думу, которая блуждала по своим горам и косогорам, тонула в грязи и пробиралась по узким тропинкам. То он видел пред собой Шабалина в его круглой шапочке и начинал ему завидовать, то припоминал разные случаи быстраго обогащения "через это самое золото", как говорил Зотушка; то принимался "сумдеваться", зачем он тащится такую даль, то строил те воздушные замки, без которых не обходятся даже самыя прозаическия натуры. Что он такое теперь, ежели разобрать? Купец, который торгует панским товаром -- и только. Сыт, одет, ну, копеечки про черный день отложены, а чтобы супротив других из купечества, как в Ирбите, например, собираются, ему, Брагину, далеко не в плоть. А между тем, чем он хуже других? Недалеко ходить, хоть взять того же Вукола Логиныча... А с чего человек жить пошел? От пустяков. От такой же жилки, какую он сейчас везет у себя за пазухой. Да... К воображении Брагина уже рисовалась глубокая шахта, из которой бадьями поднимают золотоносный кварц, толкут его и промывают. В результате получалось чистое золото, которое превращается в громадный дом с колоннами, в серых с яблоками лошадей, в лакированныя дрожки, в дорогое платье и сладкое привольное житье. Первым делом он, конечно, пожертвует в церковь, тайно пожертвует... То-то удивится о. Крискент, когда из кружки добудет несколько радужных. Потом старухе на бедных да на увечных, потом... Все будут ухаживать за Гордеем Евстратычем, как теперь ухаживают за Шабалиным или за другими богатыми золотопромышленниками. "Прежде гремели на Панютинских заводах золотопромышленники Сиговы да Кутневы",-- раздумывал Гордей Евстратыч, припоминая историю уральских богачей. Сиговым принес жилку один вогул, а Кутневы сами нашли золото, хотя и не совсем чисто. Сказывали, что Кутневы оттягали золотую розсыпь у какого-то беднаго старателя, который не поживился ничем от своей находки, кроме того разве, что высидел в остроге полгода за свои жалобы на разбогатевших Кутневых. Да, много неправды с этим золотом... Вон про Шабалина разсказывают какия штуки: народ морит работой на своих приисках, не разсчитывает, а попробуй судиться с ним, кому угодно рот заткнет. Мировой судья Линачек ему первый друг и приятель, становой Плинтусов даже спит с ним на одной постели... От этого богатства просто один грех, точно люди всякаго "ума решаются". Но ведь это другие, а уж он, Гордей Евстратыч, никогда бы так не сделал. Да... Вон Нюша на возрасте -- ее надо пристраивать за хорошаго человека, вон сыновей надо отделять, пока не разорились. Теперь, конечно, все есть, всего в меру, а если разделиться -- и пойдут кругом недостатки. Приободрившаяся лошадь дала знать, что скоро и Полдневская. В течение четырехчасового пути Брагин не встретил ни одной живой души и теперь рад был добраться до места, где бы можно было хоть чаю напиться. Поднявшись на последний косогор, он с удовольствием взглянул на Полдневскую, совсем почти спрятавшуюся на самом дне глубокой горной котловины. Издали едва можно было разсмотреть несколько крыш да две-три избушки, торчавшия особняком, точно оне отползли от деревни. "Настоящее воронье гнездо эта Полдневская",-- невольно подумал Брагин, привставая в стременах. Полдневская пользовалась, действительно, не особенно завидной репутацией, как притон приисковых рабочих. Не проходило года, чтобы в Полдневской не случилось какой-нибудь оказии: то мертвое дело обявится, то крупное воровство, то сбыт краденаго золота, то беглые начнут пошаливать. Становой Плинтусов говорил прямо, что Полдневская для него, как сухая мозоль,-- шагу не дает ступить спокойно. Чем существовали обитатели этой деревушки -- трудно сказать, и единственным мотивом, могшим несколько оправдать их существование, служили разбросанные около Полдневской прииски; но дело в том, что полдневские не любили работать, предпочитая всему на свете свою свободу. А между тем полдневские мужики не только существовали, но исправно, каждое воскресенье, являлись в Белоглинский завод, где менялись лошадьми, пьянствовали по кабакам и даже кое-что покупали на рынке, конечно, боль