V.
На Урале завод Белоглинский славился, как один из самых старинных заводов, на котором еще уцелели такия фамилии, как Колобовы, Савины, Шабалины и т. д. Это были крепкия семьи стариннаго покроя; оне могли сохраниться в полной неприкосновенности только в такой уральской глуши, куда был заброшен Белоглинский завод. Раскол здесь свил себе теплое гнездо, и австрийские архиереи особенно любили Белую-Глинку, где всегда находили самый радушный прием и могли скрываться от "ревности" полиции и православных миссионеров. Отсюда вышли все эти Кутневы, Сиговы и Девяткины, которые прославились своим богатством и широкой жизнью; отсюда же брали невест, чтобы освежить вырождавшияся семьи столичных купеческих фирм. Слава белоглинских красавиц-староверок гремела далеко и гремела недаром: невесты были на-подбор -- высокия, белыя, толстыя, глазастыя, как те племенныя телки, которыя "идут только на охотника". У Колобовых были две дочери, кроме Ариши, и обе вышли за купцовь в Нижний; у Савиных, кроме Дуни, была дочь за рыбинским купцом-миллионером; Груня Пятова в Москву вышла, Настя Шабалина в Сарапул... У этих Шабалиных был настоящий куст из невест, да из каких невест -- все купечество о них говорило на Ирбитской, в Нижнем, в Крестах. Все разошлись по рукам, а дома не осталось никого даже на поглядочку. Савины да Колобовы, те догадались -- по одной дочке оставили на своих глазах, т.-е. выдали за брагинских ребят. Брагинская семья тоже была настоящая семья, хотя и не из богатых. Но важно было то, что хоть одна дочь на глазах, не ровен час, попритчилось что старикам, так есть кому глаза закрыть. Ни Михалке Брагину ни Архипу в жисть свою не видать бы, как своих ушей, таких красавиц-жен, ежели бы не был такой стариковский расчет да не пользовалась бы Татьяна Власьевна всеобщим почетом за свою чисто-иноческую жизнь. -- Мы этих на племя оставили,-- шутили старики Колобовы и Савины:-- а то растим-растим деток, глядишь, всех и расхватали в разныя стороны... Этак, пожалуй, всю нашу белоглинскую природу переведут до конца! Теперь из завидных белоглинских невест оставались только Ѳеня Пятова, да Нюша Брагина, да еще у Шабалиных, у брата Вукола Логиныча подрастала разная детвора, так как там начинали выравниваться три девчонки. Таков был Белоглинский завод, и недаром гордились им белоглинцы, крепко держась за свои стародавние уставы и житейские "свычаи". Жили крепко, по-старинному, до новшеств было мало охотников, а на таких отщепенцев, как Вукол Логиныч, смотрели, как на людей совсем пропащих. Были и такие примеры: завертится человек, глядишь и пропал. Хоть взять тех же Кутневых и Девяткиных -- весь род пошел на перевод, потому что захотели жить по-новому, по-модному. Белоглинцы были глубоко предубеждены против "прелестей" новой модной жизни, которая уже поглотила многих. Мы уже сказали, что семья Брагиных была не из богатых, потому что торговля "панским товаром" особенно больших выгод не могла доставить, сравнительно с другими отраслями торговли. Слабое место заключалось в известной моде на известные товары, которая проникла и в Белоглинский завод. Белоглинския бабы разбирали нарасхват то кумачи, то кубовые ситцы, то какой-то "немецкий узор", и ни за что не хотели покупать никаких других; являлись остатки и целыя штуки, вышедшия совсем из моды, которыя и гнили на верхних полках, терпеливо ожидая моды на себя или неприхотливых покупателей. Впрочем, и на эту "браковку" был сбыт, хотя довольно рискованный, именно, этот завалявшийся товар пускали в долг по деревням, где влияние моды чувствовалось не в такой степени, как в Белоглинском заводе. Такими покупателями, между прочим, являлись все приисковые и в том числе, конечно, обитатели Полдневской на первом плане. -- Уж брошу же я эти панские товары!-- в сотый раз говорил Гордей Евстратыч, когда в конце торговаго года с Нюшей "сводил книгу", т.-е. подсчитывал общий ход своих торговых операций.-- Просто житья не стало... Эти проклятыя бабенки точно белены обедятся: подавай им желтаго, да еще не желтаго, а "ранжеваго". А куда я с другим товаром денусь? Ведь за него не щепки, а деньги давали. Ничего не сообразишь с этими бабами. То ли дело хлебом или железом торговать: всегда одна мода, и остатков да обрезков не полагается. Вот ужо брошу эту панскую торговлю да займусь хлебом... Вон Пазухины живут себе, как у Христа за пазухой, не принимают от баб муки мученической. -- Тоже и с хлебом всяко бывает,-- степенно заметит Татьяна Власьевна: -- один год мучка-то ржаная стоит полтина за пуд, а в другой и полтора целковых отдашь... Не вдруг приноровишься. Пазухины-то в том году купили этак же дорогого хлеба, а цена-то и спала... Четыреста рубликов из кармана. -- А все-таки, мамынька, я брошу этот панский товар. Но все в брагинском доме отлично знали, что Гордею Евстратычу не разстаться с панской торговлей, потому что эта торговля батюшкой Евстратом Евстратычем ставилась, а против батюшки Гордей Евстратыч не мог ни в чем итти. "Батюшка говорил", "батюшка велел", "батюшка наказывал" -- это было своего рода законом для всего брагинскаго дома, а Гордей Евстратыч резюмировал все это одной фразой:-- поколь жив, из "батюшкиной воли не выйду". И действительно, все в брагинском доме творилось в том самом виде, как было при батюшке Евстрате Евстратыче. Покрой платья, кушанья, взаимныя отношения, семейные праздники, торговля, привычки, поверья -- все оставалось в том виде, в каком осталось от батюшки. Это был целый культ предков в лице одного батюшки. Так, по средине дома стояла громадная "батюшкова печь" величиною с целую комнату; ее топили особенными полуторааршинными дровами, причем она страшно накаливалась и грозила в одно прекрасное утро пустить на ветер весь батюшков дом. Все уговаривали Гордея Евстратыча переделать эту печь и поставить на ея место обыкновенную кухонную, а затем другую "голанку" -- и места бы много очистилось, да и дров пошло бы вдвое меньше. -- В самом деле, Гордей Евстратыч,-- уговаривал упрямаго старика даже о. Крискент:-- вот у меня на целый дом всего две маленьких печи -- и тепло как в бане. Вот бы вам... -- Это батюшкову-то печь л