тудился и умер, оставив Татьяну Власьевну с тремя детьми на руках. Этот неожиданный удар совсем ошеломил молодую вдову, как божеское наказание за ея грехи. Постылый старый муж, который умер с спокойной совестью за свое семейное счастье, теперь встал пред ней немым неотступным укором. После девятин Татьяна Власьевна пригласила к себе в дом Поликарпа Семеныча и сказала ему, опустив глаза: -- Ну, Поликарп Семеныч, теперь уж прощай... Будет нам грешить. Если не умела по своему малодушию при муже жить, так надо теперь доучиваться одной. -- Как же это, Таня... -- Я тебе не Таня больше, а Татьяна Власьевна, так и знай. Мое слово будет свято, а ты как знаешь... Надо грех замаливать, Поликарп Семеныч. Прощай, голубчик... не поминай лихом... Голос у Татьяны Власьевны дрогнул, в глазах все смешалось, но она пересилила себя и не поддалась на "прелестныя речи" Поликарпа Семеныча, который рвал на себе волосы и божился на чем свет стоит, что сейчас же наложит на себя руки. -- А я буду молиться за тебя Богу,-- уже спокойно ответила Татьяна Власьевна, точно она замерла, на одной мысли. Этим все и кончилось. Татьяна Власьевна как ножом обрезала свою старую жизнь и зажила по-новому, "честной матерной вдовой", крепко соблюдая взятую на себя задачу. В это время ей всего было еще тридцать лет, и она, как одна из первых красавиц, могла выйти замуж во второй раз; но мысли Татьяны Власьевны тяготели к другому идеалу -- ей хотелось искупить грех юности настоящим подвигом, а прежде всего поднять детей на ноги. Время бежало быстро, дети выросли. Старший, Гордей, был вылитый отец -- строгий, обстоятельный, деляга; второй, Зотей, являлся полной противоположностью, и как Татьяна Власьевна ни строжила его ни накалила -- из Зотея ничего не вышло, а под конец он начал крепко "зашибать водкой", так что пришлось на него совсем махнуть рукой. Татьяна Власьевна должна была примириться с этим, как с божеским наказанием за свой грех, и утешалась старшим сыном, котораго скоро женила. Внучата на время заставили Татьяну Власьевну отложить мысль о подвиге, тем более, что жена Гордея умерла рано, и ей пришлось самой воспитывать внучат. Вот те мысли, которыя мучительно повертывались клубком в голове Татьяны Власьевны, когда она семидесятилетней старухой таскала кирпичи на строившуюся церковь. Этот подвиг был только приготовлением к более трудному делу, о котором Татьяна Власьевна думала в течение последних сорока лет, это -- путешествие в Іерусалим и по другим святым местам. Теперь задерживала одна Нюша, которая, того гляди, выскочит замуж,-- благо и женишок есть на примете. "Вот бы только Нюшу пристроить,-- думала Татьяна Власьевна, поднимаясь в десятый раз к кирпичам.-- Алексей у Пазухиных парень хороший, смиренный, да и природа пазухинская по здешним местам не последняя. Отец-то, Сила Андроныч, вон какой парень, под стать как раз нашему-то Гордею Евстратычу". Старуха проработала до четырех часов, когда на фабрике отдали первый свисток на работу. Она набожно помолилась в последний раз и поплелась домой, разбитая телом, но бодрая и точно просветленная духом. Кругом было все темно, но в избах уже мелькали яркие огоньки: это топились печки у заботливых хозяев. Вон у о. Крискента тоже искры сыплются из трубы,-- значит, стряпка Аксинья рано управляется. У Пазухиных темно: у них подолгу спят. Подходя к своему дому, Татьяна Власьевна заметила в окне горницы Гордея Евстратыча огонь. "Уж не болен ли?-- подумала старуха и торопливо зашагала через улицу.-- Куда ему эку рань подниматься... Может, надо малиной или мятой его напоить". Гордей Евстратыч действительно не спал, но только не по нездоровью, а от одолевших его мыслей, которыя колесом вертелись кругом привезенной Михалкой жилки. Сначала он пытался заснуть и лежал с закрытыми глазами часа два, но все было напрасно -- сон бежал от Гордея Евстратыча, оставляя в душе мучительно-сосавшую пустоту. Зачем старатель Маркушка желает видеть его, и зачем он послал с Михалкой эту проклятую жилку? А жилка богатейшая... Может-быть, Маркушка нашел эту жилку и хочет продать ему... Все может быть, только не нужно упускать случая. Мало ли бывало таких случаев. Эти старатели все знают, а Маркушка совсем прожженый. Занятый этими мыслями, он не обратил внимания даже на то, как осторожно отворилась калитка и затем заскрипела дверь в сенях. -- Ты что это, Гордей?-- спрашивала Татьяна Власьевна, появляясь в дверях его комнаты.-- Уж не попритчилась ли какая немочь? -- Нет, мамынька... Так, не поспалось что-то, клопы, надо полагать. Скажи-ка стряпке насчет самоварчика, а потом мне надо будет ехать в Полдневскую. -- Да ведь Михалка вчера в Полдневскую гонял? -- Гонял, да без толку... Самому надо сездить.