И вдруг до нее дошел смысл его последних слов. Она отбросила покрывало и соскользнула с кровати, потянувшись к своему платью и нижнему белью.
Вода была горячей, но терпимой, и Кэтрин чувствовала ее благотворное действие, ощущая, как проходит усталость и боль. Мерцающий огонь и аромат ветивера вызывали желание понежиться подольше, и она стала поливать мягкой водой руки, грудь и спину, пока не почувствовала себя совершенно чистой. Через какое-то время теплая вода, казалось, забрала все ее силы и она уже не могла подняться — до тех пор, пока не услышала гулкое эхо шагов по непокрытому ковром полу в коридоре.
Наварро возвращается! Она проворно вскочила, расплескав воду, и схватила полотенце. Но оно оказалось недостаточно длинным. Другой рукой она потянулась за висевшей на ширме сорочкой, легкая бамбуковая перегородка закачалась и начала падать на Кэтрин, отчего та инстинктивно вытянула руки вперед, чтобы удержать ширму. Полотенце соскользнуло на пол. В этот момент дверь за ее спиной открылась. Кэтрин сжала зубы.
Стоя по колено в воде, она поставила ширму на место и взяла сорочку с достоинством, которое на три четверти состояло из бравады и на одну — из железной воли. Нутром чуя присутствие за спиной Наварро, она не повернулась к нему до тех пор, пока он не произнес вполголоса:
— Ваше полотенце, мадемуазель.
— Спасибо, — невозмутимо ответила она и взяла полотенце.
На глаза Кэтрин навернулись слезы. Эта последняя злая шутка судьбы была, казалось, самой оскорбительной из всех. Она встретила ее, не дрогнув, но была уверена, что если бы он засмеялся или превратил все в нелепый фарс, ей бы захотелось его убить. Когда же она наконец подняла глаза, он уже отвернулся.
Дрожащими пальцами она натянула через голову сорочку, затем оторвала ленту от голубого муслина. Они не очень сочетались. Она никогда не замечала, насколько тонок и прозрачен белый шелк, надетый на обнаженное тело. Волосы падали ей на спину, и она тщетно пыталась привести в порядок спутанные пряди: пальцы не могли заменить гребень. Она понятия не имела, что случилось с ее шпильками. По крайней мере, золотисто-медовая масса волос прикроет спину там, где был открытый участок сорочки.
Когда она вышла из-за ширмы, Наварро метнул на нее быстрый взгляд, затем отошел и позвонил в колокольчик. Словно по сигналу в комнату вошел слуга с двумя ведрами горячей воды и вылил их в ванную.
Повернувшись спиной к происходящему, Кэтрин направилась к окну, рассеяно отбросив волосы за плечи. Полоска жалюзи качнулась под ее рукой. Она увидела, что комната выходила на галерею под нависающей крышей, откуда просматривался маленький садик, со всех сторон окруженный сплошными стенами зданий. В темноте виднелся тусклый рисунок тропинок и призрачная тень крошечного фонтана. Так много замыслов, так много заботы, подумала она. Вздохнув, Кэтрин прикрыла жалюзи и вернулась в комнату.
Слуга застилал кровать свежими простынями. Она хотела было возмутиться, но передумала. Он всего лишь создавал комфорт своему хозяину. Здесь не было никакого иного умысла. И все же она обрадовалась, когда слуга завершил работу и ушел.
Она услышала, как Наварро опустился в ванну. Избавившись от его пристального испытующего взгляда, она подошла к комоду, где возле стопки белья лежало что-то наподобие небольшой коробки с принадлежностями для шитья. Прежде ее там не было. Она слегка прикоснулась к связанной стопке и подумала, правду ли сказал ей Наварро о Маркусе. Позаботился ли кто-нибудь о нем? О чем он подумает, когда узнает, что с ней случилось? Что предпримет? Возьмет ли часть ответственности на себя? По-прежнему ли будет готов жениться на ней? Будет ли готов на это любой другой мужчина? Или она на всю жизнь останется старой девой, объектом презрения и причиной возмущенного шепота за миндальным ликером и апельсиновым соком? Увянет ли она в дальней комнате в доме какого-то родственника, став старой и сморщенной, кем будут стращать непокорных дочерей? «Посмотри на tante[34] Кэтрин! Ты хочешь погубить себя, как она?»
Она не заметила, что невольно выводит на швейной коробке узор — переплетенную мелкими цветами лиру, — когда позади раздался голос Наварро:
— Это принадлежало Лулу, но пусть это тебя не беспокоит. Полагаю, ты умеешь пользоваться иглой так же, как она. Мне бы хотелось, чтобы ты сделала несколько простых стежков в порезе у меня на боку.
— Я… Я не смогу.
— Конечно сможешь.
Его темные волосы были блестящими от воды, на шее висело полотенце. Он надел брюки, но все равно был мало похож на благородного джентльмена. Это впечатление усиливалось тем, как легко он предложил ей заняться вышиванием на его коже.
— Неужели не сумеешь? — спросил он, насмешливо приподняв бровь.
Не обращая внимания на вопрос, она указала на его бок.
— Кажется, ты говорил, что это просто царапина?
— Глубже, чем я думал поначалу, — сказал он, глядя мимо ее плеча. — Кажется, я разодрал ее. Кровь не останавливается.
Естественно, так и было. После того как он смыл с раны засохшую кровь, она снова стала кровоточить, и с такого близкого расстояния Кэтрин увидела, что пояс его черных брюк был жестким от впитавшейся раньше крови. Это было вовсе не пустяковое ранение, как он утверждал накануне, иначе она непременно оказала бы ему помощь. Осознав это, она возражала не так рьяно.
— Тебя должен осмотреть хирург, — сказала она.
— И выпустить из меня целую чашку крови в первую же минуту, как я войду в дверь? Нет, спасибо. И что такого он может сделать, чего не сумеем мы с тобой? Я немного разбираюсь в этом ремесле. А ты, возможно, управляешься с иглой лучше, чем любой лекарь в городе. — Его взгляд упал на ее волосы, золотой мантией лежавшие на плечах. — Сделай это для меня, — медленно произнес он, — и я поищу для тебя гребешок, а после провожу тебя, куда захочешь.
Обещания освобождения было достаточно.
— Хорошо, — согласилась она, закусив губу. — Я попробую.
Он подержал иглу над пламенем лампы с китовым жиром, затем опустил ее, продел в ушко шелковую нить и бросил иглу в стакан с коньяком — этому приему, по его словам, он научился у корабельного доктора. Вспомнив, что рассказывал Маркус, Кэтрин очень хотела бы расспросить его о подробностях, но не осмелилась.
После этого он оторвал кусок ткани, окунул его в коньяк и вложил ей в руку, а сам лег поперек кровати.
— Хорошенько смочи рану. Если твои ногти такие же смертоносные, как взгляды, которыми ты в меня стреляешь, то я умру от заражения крови еще до захода солнца.
От воспоминания о том, что между ними произошло, она лишь сильнее сжала в руке ткань. Глубоко вздохнув, Кэтрин принялась за работу.
Ее неприязнь длилась недолго. Он был ранен. Пока она не смотрела на его лицо, ей удавалось забыть, кто он и чем занимается; она думала о нем только как о человеке, который нуждался в ее помощи, и она должна была оказать ее, как когда-то домашним слугам. Деде по собственному рецепту готовила целебный эликсир, которым часто пользовалась Кэтрин. Уловив носом пары коньяка, Кэтрин поняла, что эликсир Деде, должно быть, тоже настаивался на алкоголе с добавлением лекарственных трав. Для лучшего результата она придвинула бутылку коньяка ближе и обильно смочила рану.
Его кожа была упругой, и ей потребовалось немало усилий, чтобы проколоть ее. Она старалась действовать как можно быстрее, а он не издавал ни звука, но она чувствовала, как напрягалось его тело при каждом уколе. Она проворно орудовала иглой и, казалось, чувствовала боль, которую ему причиняла. Края раны медленно соединялись. Над верхней губой Кэтрин блестели капельки пота, и, когда все закончилось, она ощутила сильную слабость в коленях.