Продолжительность жизни бобра составляет приблизительно от 10 до 15 лет. В Воронеже одному бобру удалось дожить до 23 лет, а в одном зоопарке бобр прожил якобы даже целых 30 лет!
Совесть американцев начала пробуждаться к началу нашего века — как раз вовремя, пока они еще не успели окончательно истребить всех своих бобров. Поспешно были изданы не только законы об их охране, но и начаты работы по расселению в тех местах, откуда бобры безвозвратно исчезли. Так, девять бобров, выпущенных в 1906 году в штате Нью-Йорк, размножились столь успешно, что к 1924 году число их потомков было уже столь велико, что за добытые меха удалось выручить 1 миллион долларов. В Норвегии запрет на добычу бобров был объявлен в 1899 году; на сегодняшний день их там от 12 до 14 тысяч, и норвежских бобров успешно переселяют в Финляндию и Швецию. То, что они совсем самостоятельно способны завоевывать новые территории, было установлено Охотничьим управлением штата Мэн: бобры заселили небольшой остров, расположенный в 19 километрах от суши, для чего им пришлось проплыть это расстояние по морю.
Не успели бобры в Канаде прийти в себя от жестокого преследования, как грянула первая мировая война и охота на них снова была разрешена. Началась настоящая бойня. В 1924 году было добыто и продано 169 172 бобровые шкурки. Причем велся не разумный, рациональный отстрел, проводимый специали-стами-охотниками, нет, это снова были те же «джентльмены удачи», без разбора и учета на будущие времена начисто разорявшие и уничтожавшие бобровые колонии.
Против такого жестокого и безрассудного массового разбоя резко выступил тогда индейский писатель Вэшак Воннесйн (Серая Сова). Во всех своих многочисленных статьях, публичных выступлениях и книгах он взывал к сознательности и совести канадцев. Сам он, как и многие другие, из охотника превратился в защитника животных, главным образом после того, как стал свидетелем такой душераздирающей сцены:
«В капкане оказалась самка бобра. Громко крича от боли, она пыталась стряхнуть капкан, намертво вонзившийся в одну из ее передних лап. Другой лапой она судорожно прижимала к себе детеныша, который безмятежно продолжал сосать молоко… Очень осторожно я высвободил лапу несчастной самки из западни, но она была перерублена пополам, и повисла безжизненной тряпкой. Тогда я точным ударом острого томагавка отрубил безжизненную часть, а самка, не сделавшая ни малейшей попытки укусить меня от боли, приникла к луже хлеставшей из раны крови и, видимо мучимая адской жаждой, принялась жадно ее лакать… Потом она медленно потащилась к озеру. Однако с полдороги вернулась за своим детенышем. А тот, глупыш, заинтересовавшись шнурками моих мокасин, не сразу согласился следовать за матерью. Мой спутник одобрил то, как я поступил, несмотря на потерю ценной шкуры. Вид беспомощного несмышленыша смягчил его сердце. Меня этот случай тоже заставил крепко призадуматься и сыграл немалую роль в последующем моем решении бросить бобровую охоту навсегда. После той, запомнившейся мне сцены я спас жизнь не одному бобровому детенышу тем, что шел по следам «весенних охотников», подбирая осиротевших малюток, которых затем в течение года держал у себя в доме. Дольше держать их было невозможно, потому что, подрастая, они начинали совершенно варварски обращаться с моей домашней утварью».
Из дальнейшего повествования Воннесина можно увидеть, что, живя в человеческом жилище, бобры способны натворить бог знает что:
«Когда мы переступили порог моего домика, нашим глазам предстала картина, надолго врезавшаяся в память. Казалось, что по помещению прошел ураган. Стол был опрокинут, и все, что на нем лежало, исчезло. Одно окошко было разбито, и в нем торчал длинный толстый кол, а под другим, еще целым, лежал аккуратно уложенный штабель дров. Разобранный на составные детали рукомойник нашелся, после долгих поисков, на нарах, в постели, притом аккуратно прикрытый простыней. Одеяла и подушки из постели были изъяты и вместе с другими предметами домашней утвари, такими, как горшки, тазы, мокасины и т. п., оказались нагромождёнными в виде баррикады перед печкой.
Всячески извиняясь перед моими гостями, которых я привел с собой, я старался мысленно оценить причиненный мне ущерб, однако ничего существенного не пострадало — ничего не произошло такого, что могло бы угрожать моей жизни и благополучию. А ведь я уходил совсем ненадолго, просто решил совершить маленькую прогулку, но мягкая, теплая погода заманила меня подальше и заставила отсутствовать несколько дольше, чем я собирался. Приятные запахи весны донеслись, видимо, и до моих бобров и воодушевили их на столь активные действия. За неимением ничего лучшего они, словно ошалев, кинулись строить из моего скромного домашнего имущества плотину. Теперь они были несколько смущены происшедшим и сочли разумным не показываться; по-видимому, приход моих друзей заставил их побыстрей убраться в свое убежище. Но спустя некоторое время они все же осмелели и появились. Я их, как положено, представил гостям, а они, деловито собрав с гостей привычные подарки — яблоки и шоколад, исчезли, словно маленькие лесные гномы».