Ариана не терпела громких, яростных споров, чисто по-детски срываясь в крик и слезы. Поэтому Альбусу и Геллерту — цельным, сильным, смелым, но по-юношески нетерпимым максималистам волей-неволей приходилось смирять свою горячность, а там становилось недалеко и до компромисса. Внезапная смерть мисс Дамблдор поменяла во взаимоотношении друзей очень многое, если не все. Теперь никаких ограничений больше не было, споры стали оканчиваться не компромиссом, а ничем, противоречия раз от раза становились все серьезнее, и потихоньку видение того, как именно следует достигнуть Высшего блага, стало у друзей диаметрально противоположным. Особенно это касалось количества "допустимых потерь" и тех, кто в эту графу мог попасть.
И Дамблдор, и Гриндевальд были, конечно же, в силу молодости несколько наивны. Но не настолько, чтобы не признавать, что новый мир невозможно построить в белых перчатках. Однако, поначалу в список, хм… погибших подлежали к занесению только самые непримиримые враги и, возможно, некоторое, очень небольшое количество случайных жертв. Жестоких проскрипций не планировалось, но не было и особой жалости. И к существам, и к магам, и к магглам. Особенно к последним.
Да и о какой любви или хотя бы жалости может идти речь, если именно магглы (пусть это и были не понимающие творимого в силу своего возраста дети) стали первопричиной всего плохого, что случилось с семьей Дамблдора? Избиение и помешательство сестры. Пожизненное заключение отца. Гибель от несчастного случая матери… Другой бы на месте Дамблдора превратился в упыря, буквально упивающегося болью и кровью, не деля магглов на правых и виноватых, но Альбус оказался сильнее зверя внутри. Прочувствовав горе от потери любимой сестры, он раз и навсегда зарекся убивать. Тем более смерть убийцы никогда не возвращала его жертв к жизни…
Как показало будущее, это было правильное решение. Давать вторые шансы оказалось не только разумно и милосердно, но еще и очень выгодно! А вот Гриндевальд выводы сделал прямо противоположные. Гибель сестры лучшего друга, внезапно, совсем не тронула его. Наоборот, он осознал, что в смерти даже достаточно близкого человека нет ничего особенного. Всего лишь буквы и цифры на могильной плите. А раз так, то и сковывать себя дополнительными глупыми ограничениями — неконструктивно и вредно.
Непротиворечивая логическая цепочка, кратко выражающаяся в трех словах: "Маги — лучшие правители!" — оказалась проста для понимания и весьма привлекательна для колдунов по всему миру, которые уже изрядно подустали от Статута Секретности. Причем совершенно закономерно, что чем сильнее Статут притеснял волшебников, тем больше раздражения или даже ненависти к магглам и лояльным волшебникам он вызывал. Лозунг превосходства волшебников, формально оставшийся без изменений, реально перестал быть таким прогрессивным и мягким, каким задумывался изначально. Намерение помочь сменилось страхом маггловского прогресса, желание равноправия — желанием власти, возможность — обязанностью, а доброта "старшего брата" — братской же ненавистью. И девиз зазвучал теперь так: "Мы [волшебники] самой Магией избраны [а значит — безусловно должны], честно и справедливо [жестко, не допуская никаких возможностей навредить нам, ведь мы — выше] править [заставлять работать на себя] всеми: и кентаврами, и гоблинами, и вейлами, и магглами [а несогласные с волей Магии — да умрут!]!" Тем, к чему в итоге все это привело, многие продолжают пугать своих детей…
Дамблдор убрал воспоминания обратно в фиал, запер сейф, спрятал чашу омута памяти и с весьма задумчивым видом уселся в свое кресло.
"Как все оказалось… смешно! Похоже, я с самого начала ошибся, записав Крэбба в сторонники Волдеморта. Конечно, у меня на то были вполне обоснованные причины, но… все равно, жаль. Мальчик оказался весьма и весьма способным. Если бы вовремя за него правильно взяться, объяснить ему глубину заблуждений Гриндевальда, мог получиться кто-то вроде Северуса, но для ЗОТИ… Однако, увы. Сейчас уже ничего исправить нельзя. Во всяком случае, пока жив его учитель…"
Дамблдор встал, подошел к одному из шкафчиков, развеял запирающие чары, открыл, порылся внутри и достал из секретного отделения небольшую, в таких по размеру обычно хранили воспоминания, склянку. Только эта, в отличие от прошлой, была полна не серебристым, переливающимся перламутром туманом, а темно-алой жидкостью. Специальным образом зачарованный фиал, выточенный гоблинами из цельного кристалла кварца, был предназначен для того, чтобы предохранять свое содержимое от любого вида порчи: начиная с банального старения и заканчивая ритуалами отчуждения.