Она торопливо подходит к этажерке, берет аппарат в руки.
— Владимир Иванович! Вы здесь?
— Здесь, Софья Ивановна. Здравствуйте…
— Владимир Иванович, душенька… Вы очень заняты?
— Нет, ради Бога… Просто копаюсь в саду. А что? Сделал, знаете, только что любопытное открытие с огнецвет-ником. Вам знаком этот цветок, Софья Ивановна?
— Огнецветник? Нет, не помню. Голубчик, Владимир Иванович, я хочу…
— Незнаком? Удивительное растение, Софья Ивановна. Сколько раз я встречал его и у нас, в России, и в Германии, в Исполинских горах. И никогда не подозревал, как коварно и преступно это существо по своему образу жизни.
— Да? Преступно?.. А у нас, знаете, Владимир Иванович…
— Мне недавно одна фирма прислала по моей просьбе семена… — весело продолжает Павлов. — Хотелось иметь у себя наш родной европейский цветок. У него на тонком стебельке букетик прелестных желтых цветочков, и сверху, над желтыми, посреди — фиолетовый. Представьте, посеял, сам следил за грядкой, полол траву… И что же? Завял!
— К чему это? — пренебрежительно пожимает плечами Корельский.
— Владимир Иванович, погодите, миленький…
— Сию минуту окончу. В чем же вы думали бы, — дело? В климате? Ничуть не бывало. Оказывается, просто полоть траву не нужно. Когда я вырвал несколько штук, обследовал корни, то увидел, что передо мной не невинный скромный цветок, а ужасный хищник, нападающий своими корнями на корни соседних трав. Высасывающий у них их собственные, с трудом заработанные, соки.
— Интересно. Да… Очень… Владимир Иванович, дорогой, а у нас опять неприятность. Представьте: снова эдикт Диктатора мира!
— Да что вы? Опять?
— Опять. Завтра обещал усыпить на один час. А затем — бессрочно. Имейте, кстати, в виду, что один час будут спать не только столицы, а и весь Земной шар. Коснется, значит, и вас… Смотрите, будьте завтра осторожны, голубчик!
— Как? И нас? — удивляется Павлов. В тоне его голоса, хотя и ироническом, слышна тревога. — А мы-то причем, Софья Ивановна? Кажется, Ява не такой центр, чтобы с нею считаться. Во всяком случае, — большое спасибо. Приму меры. Может быть, расскажете подробности? Не затруднит вас?
Софья Ивановна, волнуясь, передает содержание эдикта, высказывает свои опасения. И когда Павлов начинает успокаивать, советует утром оставаться в городе и уезжать только в том случае, если Собором к вечеру не будут приняты условия Диктатора, Корельский громко произносит:
— Здравствуй, Владимир. Ты не беспокойся, пожалуйста, за Софью Ивановну: в случае паники, мы все улетим к ночи на моем аэроплане. А как у вас? В батавских газетах ничего еще не было?
— Сейчас должна прийти почта, посмотрю. Кстати, Глеб. Я тебя вызывал несколько раз вчера, вызывал и сегодня. Все время не было. В чем дело, Глеб?
— Ни в чем, Владимир. Просто был занят.
Корельский отвечает сухо, пренебрежительно. Но затем, вдруг, поднимается, делает над собою усилие, принимает добродушный веселый вид.
— Владимир, — мягко добавляет он, — не сердись, дорогой. Я вчера был по твоему же делу… Все идет благополучно. Заказ на луковицы сделал.
— А в Париж когда, Глеб?
— На той неделе еду, не бойся. Ниццкие розы сам вышлю. Сейчас же.
V
К восьми часам у Софьи Ивановны все готово. Собственно говоря, ничего не нужно готовить, но почему-то встала она очень рано — в шесть часов, привела в порядок квартиру, заставила кухарку Дашу как следует натереть суконкой пол в гостиной и в столовой, сама везде вытерла пыль, тщательно причесалась, надела нарядное платье.
— Адик, который час?
— Пять минут девятого.
— Ох… Приближается!.. А ты знаешь наверно, что у нас около девяти, когда в Гринвиче семь? Я не верю, Адик!
— Ну как не верить, мамочка… Ведь Глеб Николаевич сам по карте высчитывал. И в вечерних газетах сказано.
— Мало ли что в газетах бывает сказано! Адик, пойдем уже в спальню, а? Ляжем, детка!
— Еще целый час, мама.
— Кто его знает, час ли! А вдруг — в вычислениях ошибка? Или сам Диктатор перепутает? Вставай.
— По- моему, я могла бы прекрасно оставаться в этом кресле. Смотри: высокие ручки. Спинка…
— Ради Бога! С ума сошла! Упасть хочешь?
— Ведь я сижу глубоко…
— Адик, не спорь! Прошу! Посмотри, видишь, что на улице делается… Боже! Боже!
Софья Ивановна со страхом смотрит в окно. По проспекту в обе стороны бегут, торопясь по домам, запоздалые прохожие. С жутким грохотом опускаются в магазинах железные шторы. Зловеще завывая сиренами, проносятся мимо автомобили. Где-то слышится плач.