— Тянь-Шань, — дрожащим голосом читает Ариадна под стрелкой.
— Большой Хинган, — шепчет Владимир.
— Тянь-Шань, смотри! Видишь?
Он не смотрит, молчит. Молочное море вокруг валится в пропасть. Опускаются белые гребни, начинают ходить под аппаратом освещенные заходящим солнцем клубя-щикся золотые волны. Ариадна не говорит ничего, стоит рядом, с замиранием сердца ждет неизбежного, рокового. Он не выдержал, да. С каждым часом — все радостнее и радостнее улыбка, взгляд рассеян, внимание постепенно уходит вглубь, всецело поглощено чем-то.
— Мы прилетели, — говорит наконец Владимир после долгого жуткого молчания. — Я спускаюсь.
Ариадна дрожит, схватывает за руку, страдальчески смотрит в неузнаваемое любимое лицо.
— Куда? Куда спускаешься? Владимир!
— На остров Пасхи.
— На остров Пасхи? Да, да. Хорошо. На остров Пасхи. Мы только спустимся утром, когда будет светло. Правда? Останемся здесь. Успокоимся. Тебе нужен покой. Владимир! Любовь моя! Посмотри на меня! Ты любишь? Ты видишь меня? Владимир!
— Как хорошо, Ади… Как хорошо… Кончается все… Исчезает… Мы будем счастливы… Счастливы…
Он в забытьи. Заснул как будто. Вокруг непроницаемая холодная ночь. Ничего не видит глаз. Будто нет мира, исчез, растворился во мраке, оставил черный провал. Ариадна сидит рядом, не спит, смотрит на Владимира, мучительно думает.
…Утром нужно заставить спуститься, пойти вместе к пещерам. Может быть, львы там? Все равно… Есть две карманных митральезы. Удушливый газ. И, кроме того, если конец, то — пусть тут. Без скитаний. Без новых страданий. А может быть, никого? Они перенесут из аппарата все, что можно. Устроятся. Будет уютно… Он придет в себя. Это — временное. Ненадолго. Он так здоров. У него такой ясный, упорный мозг…
Что это? Как будто мелькнуло в воздухе за окном. Засветилось. Точно фигура человека, окруженного нежным сиянием, пронеслась сквозь мрак, ушла в глубь ночи, погасла вдали.
…У нее тоже нервы расстроены. Да. Но теперь надо крепиться. Думать за двоих. Бороться… Не нужно окна. Для больных нервов так ужасен непроглядный ночной мрак.
Она задергивает штору, встает, подходит к индикатору. Чтобы отогнать страх, повторяет, глядя на карту возле остановившейся стрелки:
— Такла-Макан… Курук-Таг… Тарим… Тарим…
VII
Аппарат опустился у самого берега реки. Напоенный осенними дождями, Тарим хмуро шевелил серыми водами, величественно плыл в берегах между щетинистыми зарослями дерисуна. В знойную летнюю пору здесь сплетаются на ложе песка и гальки узкие рукава, неизвестно где начинающееся, неизвестно где исчезающие, поглощенные раскаленной землею. Теперь нет рукавов — все слилось в одну стальную змеиную чешую. Далеко, к северу, стоят отроги Тянь-Шаня, вершины срезаны грузными тучами, хвойный лес под линией облаков сверкает снежным нарядом. Без конца на восток и на запад пустыня, притаившаяся, насупившаяся в ожидании зимы. И только холмы Ку-рук-Тага прерывают унылую даль, гребнями камня идут от реки вглубь, теряясь в пустынной мгле Гоби.
Ариадна стоить на палубе около Владимира, умоляюще смотрит на застывшее в спокойной уверенности лицо.
— Уничтожить аппарат? — с дрожью в голосе говорит она. — Это невозможно, Владимир. Это бессмысленно!.. Нужно сначала исследовать. Осмотреть местность. Если тут нельзя нигде укрыться, мы полетим дальше. В Океанию.
— Мы никуда не полетим, Ади. Наш путь окончен. Мы у цели.
— У какой цели?
Она беспомощным взглядом окидывает мутные воды Тарима. Переводит взор на пустыню, над которой повисло тяжелое снежное небо.
— Я не знаю. Но мы у цели. Нам ничего больше не нужно.
Он идет к борту, достает из ящика тот самый топор, которым сбивал в прошлый раз серебряный обод у крыльев, подходит к спущенной лестнице.
— Сойди на землю, Ади.
— Владимир!
— Сойди на землю, Ади.
Она не может понять до сих пор: что с ним. Иногда — обыкновенная разумная речь. Иногда забытье, чужой голос, чужие слова. Ей не верится, что он осуществит этот дикий, безрассудный план. Все еще не покидает надежда, что образумится, пожалеет ее, себя. Без аппарата здесь верная гибель.
Но Владимир уже в аппаратной. Остановился у столика, на мгновение замер, будто в раздумьи. И вдруг взмахнул топором.
Зазвенели стекла, рушась осколками на берег. Застонало дерево стен. Индикатор, рычаги, ключи, колеса, карты, трубки, калориферы, куски никеля, стали… Одну часть за другой, спокойной рукой, точно делал что-то обычное, естественное, Владимир выбрасывал, топил в реке. Затем, покончив с аппаратной, оставив только упорные трубы нагнетателя, производившего у кормы смену воздушных отталкиваний, спустился на песок.