— Машина, потушить фары!
Фары потухли. Мы сели в машину и помчались. Благополучно доехали до моего домика на Молдаванке. Гришин-Алмазов поехал к себе. Через несколько минут я услышал выстрел невдалеке. Я сбежал вниз и скомандовал:
— В ружье!
Гришина-Алмазова обстреляли.
Они побежали. Все стихло.
В руках у них была шина от машины, пробитая пулями.
— Мы нашли это недалеко.
Еще через некоторое время позвонил телефон.
— Да, это я, Гришин-Алмазов, меня обстреляли недалеко от вас, но в общем благополучно.
На следующий день я узнал, засада была недалеко от моего дома на Молдаванке. После залпа шофер круто свернул в проулок. Так круто, что Гришин-Алмазов вылетел из машины. Но успел вскочить обратно и доехал домой».
Кстати, бесстрашный шофер Гришина-Алмазова, неоднократно вывозивший его и Шульгина из-под пуль, был евреем, безупречно служившим уже одиннадцатой одесской власти, как рассказывал он сам последнему.
Для собственной безопасности Гришин-Алмазов, как только стал у власти в Одессе, набрал себе конвой, или охрану из семидесяти человек.
Обратимся опять к воспоминаниям Шульгина:
«Эти семьдесят человек были набраны из татар и подчинялись Масловскому, тоже из татар. Где их откопал
Гришин-Алмазов, не знаю. Но они все во главе с Масловским принесли на Коране присягу защищать Гришина-Алмазова. И все время, пока он был у власти, за ним неотступно, тесно за спиной, шел татарин с винтовкой, который убил бы всякого, кто бы покушался на Гришина-Алмазова».
Шульгин вспоминает такой случай, красноречиво свидетельствующий как о конвойских нравах, так и о личности самого Гришина:
«В передней, надевая шинель, он еще говорил о Ницше, но, выйдя на крыльцо, сказал:
— Простите, мне необходимо нацукать свой конвой.
“Цукать” было необходимо потому, что ночью эти татары убили одного из своих. Он что-то украл. Кража у татар хуже убийства.
Странно, я не помню, какими словами Гришин-Алмазов “цукал” свой конвой. Но я помню звук его голоса, трещавший вроде пулемета. И помню лица этих татар: они были бледны, как будто действительно попали под пулемет.
Мне невозможно это понять, чем он их так напугал. Это кончилось очень быстро. Мы сели в машину, и разговор о Ницше продолжался. Я понял, что он, Гришин-Алмазов, настоящий диктатор. Он имел какие-то гипнотические силы в самом себе, причем он бросал гипноз по своему собственному желанию. Никогда, например, он не пробовал гипнотизировать меня. Наоборот, ему приятна была моя свободная мысль. Но адъютанты его, их у него было четыре, конечно, состояли под его гипнозом, хотя и не чувствовали этого.
Впрочем, из них, из четырех, один постоянно сидел на гауптвахте.
Применял он, я бы сказал, какой-то мирный гипноз к людям, его посещавшим. Сколько бы их ни было, он принимал всех. С часами на руках. Прием продолжался три минуты. Полминуты уходило на здоровканье (рукопожатие), две минуты на изложение дела. И еще полминуты, когда он говорил:
— Все, что вы сказали, чрезвычайно интересно. Прошу вас изложить это письменно. До свидания!»
Помимо борьбы с уголовщиной, Гришину-Алмазову, естественно, приходилось бороться и с разнообразным революционным подпольем, окопавшимся в Одессе, — большевиками, анархистами, эсерами, бундовцами, украинскими националистами и проч. Непосредственное руководство этой борьбой Гришин возложил на пробравшегося недавно в Одессу из Советской России высочайшего профессионала своего дела — следователя по особо важным делам В.Г. Орлова[28], который был назначен начальником одесской контрразведки.
Это революционное подполье нередко настолько тесно сплеталось с бандитскими элементами, что невозможно было различить — где кончается обычная уголовщина, а где начинается политический террор. Яркий пример этому — совместная деятельность того же Мишки Япончика (Моисея Винницкого), будущего красного комбрига Григория Котовского и анархиста Анатолия Железнякова (матроса Железняка) в борьбе с белой властью и французскими интервентами, борьбе, не гнушавшейся никакими средствами, вплоть до ограбления банков и тайных убийств из-за угла. Мишка Япончик на полном серьезе уверял анархиста Алешу (Израиля Улановского) за выпивкой: «У нас с тобой одна цель — бороться с капиталистами, только средства разные...»
Весь этот бандитско-политический альянс был плотно завязан на спекуляцию и различные торговые аферы с партиями ворованного оружия, боеприпасов, обмундирования и продовольствия. Интересно, что среди этих темных дельцов, обычно обделывавших свои гешефты в знаменитом кафе «Фанкони», находился близкий приятель Япончика, а впоследствии один из создателей и руководителей системы ГУЛАГа в СССР и кавалер трех орденов Ленина Нафталий Френкель.
28
Орлов Владимир Григорьевич (1882—1941) — юрист, действительный статский советник. Участник Русско-японской войны. Во время Первой мировой войны следователь по особо важным делам при штабе Западного фронта. После революции, по заданию генерала М.В. Алексеева, под именем Болеслава Орлинского, работал в Петроградской следственной комиссии, где познакомился с нелегальным агентом английской разведки Сиднеем Рейли, отношения с которым поддерживал до 1925 г. В Одессе находился с середины января по начало апреля 1919 г. В эмиграции с 1920-го в Германии и Бельгии, не прекращал тайной войны с Советами. Убит гитлеровцами после оккупации Бельгии. Автор воспоминаний «The secret dossier» (London, 1932) — в русском переводе «Двойной агент. Записки русского контрразведчика» (М., 1998).