Получилось положение необычайно острое: слушая французов, можно было подумать, что добровольческое командование делает ряд нелепых и возмутительных выходок по отношение к французской армии. Из слов представителей Добровольческой армии вытекало как раз обратное, — что нелепости и возмутительные поступки исходят от французов. Одни и те же факты получали при этом с двух сторон диаметрально-противоположные объяснения. Так, по поводу требования французов, чтобы пароходами в Одессе заведовали местные власти, Деникин замечал, что пароходы — общее достояние всего государства, в котором заинтересована не одна Одесса, а все побережье Черного моря. Свое недоверие к местным людям он объяснял между прочим тем, что местные дельцы из одесситов уже успели зафрахтовать часть пароходов французам, которые угнали их в Средиземное море для своих собственных надобностей. По словам добровольческих властей, французы, вследствие острой нужды в тоннаже, вступили на путь мародерства: они присваивают себе и наши, и турецкие пароходы, вообще все, что плохо лежит, а местные дельцы им в этом потворствуют. Факт воспрещения продавать французам съестные припасы отрицался добровольцами; вместе с тем они указывали, что французы решительно воспретили добровольческим отрядам пребывание в Херсоне и Николаеве.
Во всех этих заявлениях с обеих сторон было великое множество недоразумений: чувствовалось, что непосредственное личное объяснение между Деникиным и Вертело могло бы устранить значительную их часть. Но свидание роковым образом не могло состояться: Вертело побуждал Деникина приехать в Констанцу для переговоров еще в декабре 1918 года, но на беду, вскоре после этого предложения началось опасное для Добровольческой армии время неудач на Дону, вследствие разложения и измены некоторых донских частей. Деникин не мог уехать в столь критическую для его армии минуту. Потом, когда Деникин предлагал выехать, свидание не могло состояться по причинам, зависящим от Вертело. А между тем не назначение свидания истолковывалось французами как доказательство упорного нежелания сделать какие-либо шаги навстречу французскому командованию. В особенности д’Ансельм не хотел слышать никаких резонов, он доказывал мне и барону Меллер-Закомельскому, что генерал Деникин во всякое время мог выехать, поручив вместо себя командование одному из талантливых своих помощников.
Положение осложнялось личными особенностями характера Деникина; человек необычайно прямолинейный и честный, он не только был чужд какой бы то ни было дипломатии, он не чувствовал в ней надобности. «Я солдат, высказываю прямо то, что думаю, к чему эти дипломатические ухищрения», — говаривал он. От одного видного дипломата я слышал, что этой своей чертой верховный главнокомандующий причинял дипломатии немало затруднений. Французам и англичанам он высказывал, нисколько не стесняясь, «простым языком», вес, что он думал... Англичанам он однажды в упор поставил вопрос, в каком качестве они пришли на Кавказ — в качестве ли друзей или врагов! Прибывши в январе 1919 года в Екатеринодар, я был поражен распубликованной в газетах телеграммой Деникина генералу Вертело, от которого он требовал, чтобы тот заступился за взятых в плен армией Петлюры добровольцев. Телеграмма заканчивалась словами: «напоминаю вам о вашем долге, генерал». Такой тон считается резким в обращении начальника к подчиненному, и надо удивляться, что Вертело им не был оскорблен. «Oh, Berthclot еst bon enfant» (О, Вертело добродушен!), заметил мне по этому поводу Энно.
Все старания Совета Государственного Объединения были направлены к тому, чтобы так или иначе уладить эти невозможные отношения, но попытки наши в этом направлении были совершенно безуспешны. Помимо указанных причин, этому препятствовал ряд местных русских влияний в Одессе и в Екатеринодаре. В Одессе подливали масло в огонь русские федералисты, а в Екатеринодаре обостряла отношения местная бюрократия, которая под громким именем «верховных прав добровольческой армии» ревниво отстаивала собственные прерогативы и с этой точки зрения по поводу каждого проекта децентрализации управления кричала «о расчленении России» и чуть ли не об измене. Эти «ревнители прерогатив центральной власти», сплошным кольцом окружавшие генерала Деникина, составляли как бы маленький дворик, коего главная забота заключалась в том, чтобы не подпускать к главнокомандующему никаких посторонних влияний. Они систематически «начиняли» генерала против всех тех, кто казался им опасными соперниками. Все это были кадеты средней величины, люди с весьма ограниченным политическим кругозором, начиненные узкими и партийно-кадетскими формулами и не имевшие ни малейшего понятия об управлении. В качестве «кадетов» они стояли за формулы демократические, упорно проводя «четырехвостку» для земских и городских выборов; а в качестве кадет «поправевших», они проводили в жизнь свою программу через диктатуру генерала Деникина. «Как ни странным это может показаться, — говорил мне и С.Н. Маслову генерал А.М. Драгомиров, — у нас собственно демократическая диктатура».