– Жан тоже часть своих барышей транжирит, часть дает на дело. Но больше, конечно, транжирит.
"Лучше бы нам половину давал!" – явственно, как в книге, зажглись слова в пришибленных глазах обеих хозяек; зажглись и погасли.
Примусы были подержанные, в копоти, и у тети Нади на носу появилось черное пятно сажи. Обе хозяйки это видели, но им было стыдно сказать гостье об этом. И что бы потом ни делала тетя Надя, что бы она ни говорила, обе хозяйки смотрели только на черное пятно на ее носу и думали только о нем. Вот тетя Надя уже размазала это пятно, сделала его больше и, наверно, еще размажет… И хозяйкам сделалось обидно за тетю Надю, за то, что у нее, такой элегантной, красивой, умной, талантливой, нос был испачкан сажей, и глубоко противной показалась им жизнь, средства для которой приходилось добывать такими способами.
– Оля, что ты так смотришь на меня? – вздрогнула тетя Надя, почувствовав на своем профиле вдумчивый взгляд племянницы.
– Так,– ответила племянница, глядя на пятно сажи на носу тетки.– Думаю.
– И, конечно, обо мне? Правда?
– Откровенно говоря, да.
– Это интересно. Что же ты обо мне думаешь?
– И думаю я вот что: как это могло случиться и как это понять, что наша тетя Надя, такая замечательная и такая известная оперная артистка, о которой когда-то даже было в газетах, вдруг теперь скупает у нас в провинции подержанные, испачканные говяжьей кровью мясорубки и старые, запаянные, в копоти, примусы.
Москвичка рассмеялась, отвертывая передними зубами какой-то винтик на машинке.
– А ваш Петя что делает? – спросила она и опять сунула в рот винтик.
– Петя? – повела бровями Ольга.– Петя другое дело.
– Нет, ты отвечай на мой вопрос: что делает ваш Петя, тоже талант и не такой, как я, а настоящий, большой, признанный!
– Ну, он, конечно, торгует, на толчке старьем.
– Он "конечно"? Ну, и я "конечно"! – победно рассмеялась москвичка.
– Теперь трудное время,– примирительно вступила в разговор Марфа Игнатьевна, чтобы не дать разгореться спору.– Теперь не приходится много философствовать. Теперь лишь бы чем-нибудь заработать. А так-то оно конечно. Что там говорить.
– Вот это верно! – воскликнула гостья бодро.– А вы тут сидите в Крыму и спите! Вот, чем философствовать, как говорит Марфинька, и спать, вступайте-ка лучше в нашу компанию по скупке у жителей Крыма мясорубок и примусов! Вы будете скупать на местах, а мы будем сбывать в Москве! Хотите?
– Отчего же,– нерешительно, с ноющей болью в груди, улыбнулась неожиданному предложению Ольга.– Можно. Если сумеем.
– А чего тут уметь? Жан, слышишь, какое предложение я делаю нашим?
– Слышу, слышу,– отвечал над тарелкой Жан.– Конечно, пусть соглашаются. У них тут в Крыму работать можно. У крымских жителей еще вещички есть.
– Значит, согласны? – перестала работать москвичка и села прямо напротив обеих хозяек, глядя на них в упор, как дух-искуситель.
– А что ж,– принужденно улыбнулась Ольга.– Согласны.
И вдруг она почувствовала такую щемящую тоску на сердце, точно прощалась с чем-то дорогим навсегда!
– Я думаю,– вводя их в курс дела, между прочим сказала москвичка,– я думаю, что тут вам удастся много закупить этих машинок.
– Тут-то много,– ответила вяло Ольга, как в тяжелом дурмане, и вздохнула.– Тут каждый свою продаст. Тут такой голод.
– Вот и хорошо,– сказала тетя Надя.– И вы заработаете, к мы заработаем. Мы вам оборотные средства оставим.
– Только с этим надо спешить, пока у крымских жителей дела не поправились,– не поворачивая к ним головы, произнес Жан, наливая в стакан портвейн.– А то тогда они вам ничего не продадут. Вон уже ходят слухи, будто американцы в Крым кукурузу везут…
IX
И потом, в другой комнате, лежа в постелях, раздетые, под одеялами, при потушенной лампе, долго еще продолжали три женщины переговариваться между собой из трех разных углов. Их самих не было видно, и узнавали они друг друга только по голосам.
– Ай-яй-яй! – вдруг спохватилась в постели москвичка.– Я сегодня проговорила весь вечер, а вы только молчали и слушали! Я заболталась, а вы никто не остановили меня, и вышло, что я только о себе да о себе! Даже неловко! Извольте теперь вы рассказывать, как вы тут живете, а я буду слушать!
– Мы-то расскажем,– протянула со вздохом в полной тьме из своего угла Ольга.– Только жизнь наша неинтересная. Я даже не знаю, о чем, собственно, тебе рассказывать.
– Обо всем,– зазвучал в темноте в другом углу голос приезжей.– Я не понимаю, например, вот чего: если ты, Оля, служишь машинисткой в коммунхозе, где жалованья не платят, а Петя берет на комиссию для продажи на толчке чужие вещи и тоже почти ничего не зарабатывает, то чем же вы живете?