Солдаты вынимали из пакетов пачки денег, Гамов швырял их командирам отделений. Все это так противоречило воинскому уставу, так нарушало все обычаи войны, что я растерялся. Надо было остановить Гамова, приказать отряду разойтись. Но я чувствовал, что сделай я хоть шаг к защите денег — и уже не удержу дисциплину. Все понимали, что поступком своим Гамов вызовет гнев начальства. Но гул в толпе становился сильней и радостней. Я поглядел на Павла. Прищепа ухмылялся, он поддерживал Гамова. Я стиснул зубы, подавляя негодование.
— Слушайте дальше, — продолжал Гамов. — Нами захвачено двести ручных вибраторов, тридцать импульсаторов — каждый оцениваю в пять тысяч калонов. Получайте один миллион сто пятьдесят тысяч калонов. — Солдаты передали отделенным несколько пакетов денег. — За электроорудие по сто тысяч, всего двести тысяч. Эти деньги — за вибраторы и орудия — только тем, кто их захватывал. Не возражаете? — Новый взрыв одобрительного шума утвердил решение Гамова. — И последнее. Каждому раненому выдается две тысячи калонов, а семьям убитых — по десяти тысяч. Теперь строиться и в путь. Плату командиры выдадут на привале.
Солдаты снова не шли, а бежали на места построения. Если раньше их гнал на митинг страх неожиданного нападения, то теперь подстегивала жажда поскорей добраться до привала и получить свою долю.
Мы с Павлом подошли к Гамову.
— Не одобряете, вижу, — сказал он. — Итак, возражения?
— Тысячи, — сказал я, — и все серьезные.
— Павел, у вас тоже возражения, и тоже только серьезные?
— Полковник, я всегда с вами! — горячо ответил Павел. — Все, что вы делаете, — правильно!
Я снова утверждаю, что именно Павел Прищепа, а не я, был первым последователем Гамова. Меньше всего в тот день после боя с родерами я мог сказать Гамову: «Я всегда с вами, все, что вы делаете, — правильно!» Нет, я был не с ним. И если бы пришлось действовать, я действовал бы против него. Реально получилось по-другому, но тут сыграли роль внешние обстоятельства, а не убеждение.
— Итак, я слушаю возражения, — сказал он, когда отряд углубился в лес. — У вас их тысяча, и все серьезные, так вы сказали. Для начала выберите два-три самых веских.
— Поступим по-другому, Гамов. Сперва вы объясните, почему нарушили обычаи войны и приказы командования, а уж потом выскажусь я.
Он уже ждал такого ответа. Он задумал раздачу денег в момент, когда понял, что ими можно овладеть. Деньги, говорил он мне и Павлу — мы шагали втроем по прошлогодней хвое соснового леса, — величайший двигатель экономики. Но война тоже питается деньгами. Да, конечно, главное на войне — отвага солдат, мастерство полководцев, мощь промышленности, крепость духа. Но и без денег не провести ни одной крупной операции. И он хочет поставить захваченные деньги на службу нашей победе. Он намерен катализировать ими энергию нашей обороны. Что произойдет, если нас разгромят? Враг снова захватит деньги, они пойдут на укрепление его сил. А если наши солдаты получат эти разноцветные бумажки, так нужные каждому — ему и детям его, жене и родителям? Разве они не заслужили такой награды куда больше вельмож, в тылу осыпаемых деньгами? Разве солдат, зная, что, прорвавшись сквозь вражеское окружение, он не только обретет свободу, но и передаст своим близким столь бесконечно нужный им дар, кипу кредиток, разве он не умножит своих усилий, чтобы отбросить врага? Повторяю, деньги не заменят ни любви к родине, ни верности воинскому долгу, ни личного мужества. Но они усилят все эти великие факторы войны. Кредитки будут воевать рядом с резонаторами, электроорудиями, лучевым и снарядным оружием. Я просто не могу отказаться от дополнительного вооружения, когда предстоят тяжелые, может, даже гибельные бои! Слушаю теперь ваши возражения.
Он говорил с такой убежденностью, с такой страстью, что у меня вдруг смешались мысли. И я ухватился за первое высветившееся в мозгу возражение — и тут же сообразил, что именно так кричал Гамову сраженный им хулиган, именно на это напирал пленный Биркер Шток.
— Но ведь так не воюют, Гамов! Так никогда не воевали!
— Верно! Так никогда не воевали. Ну и что? Ну и что, спрашиваю? Придумали тысячи форм и обычаев войны, но ни одна форма войны, ни один из ее обычаев не направлены против самой войны. Вдумайтесь в этот страшный парадокс! Войны оканчивались и снова вспыхивали. Войны стали если и не повседневностью человеческой жизни, то повседневностью истории — каждый год где-нибудь льется кровь и корчатся искалеченные дети. Как это вытерпеть? Как с этим примириться?