Тем временем Наполеон все же смог без медицинской помощи преодолеть этот тяжелый кризис, который, однако, сказался на его моральном состоянии, выразившись в глубокой депрессии. Безвольный и апатичный, буквально закрывшись в своем доме в Лонгвуде, он проводил большую часть времени в постели, стал реже бриться, перестал заботиться о внешнем виде и никак не мог заставить себя вернуться к работе над мемуарами. Насколько бессердечным и, вполне можно сказать, садистским, было отношение губернатора острова к этой перемене, свидетельствует его ответ на настоятельную просьбу графа Бертрана обеспечить Императора медицинской помощью. В архиве Лоу (Low Papers) хранится саркастический ответ от 18 августа 1819 года: «На этом острове нет человека, носящего имя Император».
В Европе семья Бонапарт добилась все же того, что на остров был направлен священник, врач и повара. Доктору Фуро де Борегару, уже лечившему Наполеона на острове Эльба, дядя бывшего императора, кардинал Феш предпочел доктора Франческо Антоммарки, руководствуясь его корсиканским происхождением, несмотря на то, что врачебный опыт Борегара был более весомым.
Доктор Антоммарки являлся прекрасным патологоанатомом и занимал должность старшего прозектора на медицинском факультете Пизанского университета, но клиническим опытом он практически не обладал. Имеются основания полагать, что его этика также оставляла желать лучшего. Об этом можно судить хотя бы по тому факту, что он предпочитал находиться в столице острова Джеймстауне и просто не мог быстро прибыть к больному в случае срочной необходимости. Стоит ли удивляться тому, что, по словам Бертрана, Наполеон был невысокого мнения об этом враче и не упомянул его в своем завещании.
23 сентября 1819 года, через 3 дня после прибытия на остров, состоялось первое обследование. Доктор Антоммарки отметил грустное, апатичное выражение лица, оплывшее тело с отечными ногами. От него, как и от его предшественника, не ускользнуло уплотнение в правом эпигастрии, болезненное при надавливании. В остальном же в первое время особой нужды в его медицинских талантах не возникало. Несмотря на непреходящую тупую боль в правом эпигастрии, психическое состояние Наполеона постепенно улучшилось настолько, что в первой половине 1820 года у него уже начинают проявляться разнообразные интересы. Особую радость ему доставляет работа в маленьком саду — в связи с этим принято говорить даже о «садовом периоде» в его жизни. Он закладывает клумбы, копает колодец, совершает прогулки пешком и в экипаже, а 4 октября 1820 года даже устраивает симпатичный пикник в тени большого дерева. Возникают надежды на полное и устойчивое выздоровление. Однако в нем происходят странные метаморфозы, бросающиеся в глаза окружающим. То вдруг он схватил ружье и стал палить без разбора во все движущиеся предметы — кур, кроликов, коз, коров. То вдруг предложил новоприбывшему офицеру охраны, желая, по всей видимости, поиздеваться, принять вместе с ним ванну. Ближайших друзей больше всего шокировали его подчеркнуто откровенные рассказы о самых интимных моментах, пережитых им с Жозефиной и Марией-Луизой.
Однако уже очень скоро возродившаяся было активность угасла. Прогулки становились все более редкими, выезды в экипаже прекратились, сад уже не доставлял ему радости. Второй период болезни Наполеона на острове Св. Елены клинически четко отделен от первого, приходящегося на время с октября 1817 года по ноябрь 1819 года. Второй период начинается в октябре 1820 года. В этом месяце возобновились сильные боли в эпигастрии, но на сей раз они однозначно локализовались в области желудка. У больного было ощущение, что его ударили в живот ножом. Он принимал только легкую горячую пищу. По словам камердинера, его пища состояла в основном из макаронных блюд, мясного студня, муссов, молока и хлеба. Теперь Наполеон по собственной инициативе принимал пищу мелкими порциями много раз в день, иногда и по ночам, потому что именно в это время боль в желудке мучила его сильнее всего. Прием пищи и горячие компрессы на живот приносили ему видимое облегчение.