В октябре 1916 года Гитлер получил осколочное ранение в левое бедро, но уже 1 декабря был снова выписан на фронт, где вновь проявил большое мужество. Если он за все время своего пребывания на фронте, несмотря на многократно проявленную храбрость, не был произведен из ефрейтора в унтер-офицеры, то причина, как ни странно, состояла в том, что, как сказал начальствовавший над ним офицер, «у него не были выявлены соответствующие командные качества». В середине октября 1918 года Гитлер стал жертвой британской газовой атаки и был помещен в тыловой госпиталь в городе Пазевальк в Померании. 29 ноября он написал: «В ночь с 13 на 14 октября 1918 года я получил очень тяжелое отравление ипритом, из-за которого поначалу полностью ослеп». Позднее по поручению Курта фон Шлейхера генерал фон Бредов расследовал этот эпизод и выяснил, что через три недели после излечения этой слепоты у Гитлера появилась так называемая «истерическая слепота», сопровождавшаяся временными нарушениями речи, причем ни окулист, ни невропатолог не смогли обнаружить никаких объективных изменений.
Этот диагноз, выплывший на свет в более позднее время, вызвал некоторое замешательство. Существующие документы и показания свидетелей позволяют утверждать, что в тот момент события разворачивались следующим образом: по свидетельству профессора Золледера, после упомянутого обстрела химическими снарядами под Ля Монтанъ, Гитлер вместе с несколькими другими солдатами был доставлен в госпиталь с диагнозом «поражение газом». «Страх ослепнуть навсегда» вызвал у него такой шок, что он не мог произнести ни слова. В психиатрическом исследовании Г. Дальма, опубликованном в 1944 году, этот эпизод был интерпретирован как «истерическая немота». Теперь нам точно известно, что при подобном отравлении газом очень часто возникает воспаление и отек конъюнктивы и век, в результате чего пораженный на некоторое время лишается зрения. Это состояние довольно быстро прошло, и Гитлер мог быть уверен в том, что устойчивое поражение глаз ему не грозит. Но здесь до него дошло шокирующее известие о капитуляции Германии, реакцией на которое был «рецидив слепоты», как он его сам позднее назвал. На этот раз речь идет действительно о чисто психогенной, обусловленной душевным состоянием слепоте. Этот диагноз психогенной, или истерической, слепоты был поставлен профессором Эдмундом Форстером из Грайфсвальда и подтвержден психиатрическим экспертным заключением ординарного профессора психиатрии из Гейдельберга Вильманом и профессора Освальда Бумке, главного врача психиатрической клиники Мюнхенского университета. Не исключено, что роковое решение Гитлера стать политиком родилось именно здесь, в пазевалькском госпитале. Во время гипнотических сеансов для лечения психогенной слепоты профессор Форстер дал ему приказ спасти Германию и смыть позор ноябрьской капитуляции. Приказ, который ефрейтор-фронтовик, воспитанный в духе безоговорочного повиновения, трансформировал в задачу, возложенную на него провидением. Подобные представления, внушенные в состоянии гипнотического транса, часто глубоко укореняются в глубинах сознания, и на их основе у пациента развивается «чувство непогрешимой и неуязвимой для критики уверенности». Де Боор предполагает, что именно этот эпизод лежит в основе непоколебимой уверенности Гитлера в том, что он является избранником судьбы.
В любом случае очевидно, что первая мировая война буквально вломилась в личностный вакуум Гитлера в качестве доминирующего фактора запечатления. Во время венского периода становления многократные кризисы идентификации не позволили свершиться окончательной идентификации и персонализации. Лишь война стала решающим «крупным положительным событием воспитательного значения». Это событие явилось началом позднего процесса созревания, из доселе «аморфного образа» Гитлера постепенно начали проступать видимые индивидуальные контуры.
Во время войны казалось, что с неудачником Гитлером покончено навсегда, что этот образ принадлежит только безвозвратному времени унижений и поражений, но вид разбитой немецкой армии в конце войны, революция на родине вновь оказались для Гитлера тяжелым унижением. Мысль о военном поражении была для него невыносима, но революцию он воспринял как личное оскорбление, ибо давно уже в угаре национального энтузиазма идентифицировал себя с Германией. К тому же многие главные зачинщики мюнхенского путча были евреями, у которых «хватило наглости» посягнуть на его националистические и расистские идеалы. Только беспощадным уничтожением всех виновных мог он «выкорчевать» столь глубокое унижение.