— И тебе того же, Аллочка, — ответила я, продолжая улыбаться. До боли в лицевых мышцах. Улыбка, казалось, приклеилась к лицу намертво, ощущение омерзительное.
Преображенская томно выплыла за дверь, Петрович стоял и смотрел на меня. А я… Я, наконец убрав с лица фальшивую улыбку, подошла к своему столу. Не спеша взяла несколько фотографий, имевших ценность исключительно для меня, и убрала их в сумку. Потом нежно погладила Васю по корпусу, вот, пожалуй, и все. Больше мне здесь делать нечего…
Тут наконец обрел дар речи Виктор Петрович.
— Лера! Я уверен, скоро все разрулится. Это недоразумение. Рано или поздно…
— Поздно, Виктор Петрович. Уже поздно.
— Лера… Мне нужно обязательно поговорить с вами.
Он подошел ко мне и доверчиво, как-то даже по-детски заглянул в глаза. И столько в этих глазах было теплоты и понимания, что меня стало понемногу отпускать.
— Виктор Петрович, мы обо всем поговорим. Но не сейчас. Ладно?
— Конечно. Вы позволите вас проводить? Он взял меня за руку и очень по-доброму улыбнулся:
— Пойдем?
Я едва заметно улыбнулась ему в ответ, и мы вместе вышли в коридор, где все-таки простились. Ему было неловко, он мялся, стараясь сказать мне что-нибудь не совсем банальное, хотя отлично понимал, что сказать тут нечего. А мне… Мне тоже было неловко и хотелось поскорей избавить его от неприятных минут. Поэтому я тепло улыбнулась, чмокнула его в щеку и, помахав рукой, гордо удалилась.
Выйдя на улицу, я окунулась в теплый осенний день, явление редкостное для нашего питерского климата. Ласковый ветерок, резвясь и дурачась, решил растрепать мне волосы. Но сегодня все лишь раздражало меня. И этот ветер, и лица прохожих, и шум машин, пролетавших вдоль набережной, по которой я шла…
Я остановилась. У человека всегда есть как минимум два пути, по которым он может пойти. Нужно только выбрать. Так и я. Наша студия располагалась на набережной Фонтанки, а жила я на Пестеля. Поэтому я могла сесть на маршрутку, а могла идти пешком. Благо недолго, максимум минут двадцать. Но тут мимо меня прошла компания подростков, они чему-то весело смеялись. Смех показался настолько резким и оглушающим, что меня передернуло. Нет, маршрутка явно не для меня. Мне необходима максимальная доза одиночества, чтобы прийти в себя и разобраться в случившемся. И я поняла, куда мне нужно идти. В Михайловский сад. Там есть старый-престарый дуб, к которому мы приходили еще с отцом.
— Когда мне плохо, — сказал тогда отец, — или хорошо, я всегда прихожу к нему. Он меня заряжает. Дает силы и защищает.
Два месяца назад умерла мама. В тот день, впервые после ее похорон, мы пошли гулять в Михайловский сад. Отец стоял ко мне спиной, прижавшись к старому, могучему дубу.
— Подойди к нему, Белка.
Отец называл меня Белкой. Помните двух славных собачек, которые много лет назад полетели в космос? Белка и Стрелка. Он мне про них рассказывал. А еще из-за фамилии Стрелкина. Но нельзя же звать девочку Стрелкой, поэтому отец выбрал Белку. К тому же он говорил, что иногда я ему напоминаю веселого любопытного щенка, которого выпустили в жестокое мироздание, огромное, как космос, искать смысл жизнь. Я тогда не очень поняла, что такое мироздание и зачем мне нужно искать этот самый смысл, ведь в жизни есть гораздо более интересные вещи. Например, ходить с ним в тир, или смотреть, как он играет в бильярд. Отец улыбнулся мне и не стал ничего объяснять. Но прозвище это так и осталось, приросло ко мне. И, сколько я помню, отец и близкие друзья всегда называли меня именно так.
Я обожала своего отца. Он был высокий, немного вальяжный и безумно красивый мужчина. Когда он смотрел на меня ярко-зелеными глазами, в которых прыгали чертики, я верила, что никогда не сделаю ничего такого, что могло бы его разочаровать.
— Прижмись к этому дубу, — велел он мне. — Почувствуй его!
Я покорно подошла к дубу и прижалась к нему. И тотчас поняла, о чем говорил отец. По моему телу стало разливаться приятное тепло, словно старый дуб забрал в себя мою боль, оставшуюся во мне после ухода мамы, и стал вливать в маленький организм свою могучую силу.
— Ты просишь у него сил, когда придумываешь свои декорации? — спросила я, отчасти чтобы скрыть истинные чувства, одолевавшие меня.
Я так и не смогла понять, почему, ну почему именно моя мама должна была уйти?! Почему именно у меня теперь не будет никакой мамы — ни хорошей, ни плохой. Наверное, будут другие женщины, ведь вряд ли отец останется один, но все равно это будут заменители. Как заменитель сахара, который раньше пила мама. Это все будет фальшивкой. А настоящее умерло два месяца назад. Отец внимательно посмотрел и ничего не ответил. Наверное, он задумался о своей работе. Отец работал на «Ленфильме» художником-оформителем, он любил дело, которым занимался, и считался в киношной тусовке одним из лучших декораторов. Даже, наверное, не столько лучшим, сколько самым нестандартным, постоянно ищущим новые ходы, новые цветовые решения