Даня подсел ближе, не зная, что говорить, но чувствуя острую необходимость делать хоть что-то — поэтому он осторожно погладил Свету по спине. На ней все еще был прочный доспех ее большой джинсовки, поэтому он надеялся, что она не посчитает это излишним вторжением с его стороны. Худые лопатки вздрагивали под его рукой, но их хозяйку, мелко всхлипывающую в ладони, все, кажется, устраивало.
Она обрела голос чуть позже, когда слезы закончились.
— Все так премило молчали, когда он пытался меня изнасиловать, — сказала Света. — Это же происходило не раз и не два. Я просила о помощи у комендантки — но для нее мы все похотливые наркоманы, так что она сказала мне самой разбираться. Вокруг себя я слышала только смешки и дебильные комментарии, что, когда парень проявляет настойчивость — это классно и смело. Когда все вышло за рамки адекватности, мне не дали вызвать полицию, потому что — зачем, ночь же, всем спать хочется, а Бычок уже ушел все равно. Всем было плевать, понимаешь? И теперь, когда эта бешеная собака сдохла, мы собираем деньги ему на гроб. Марина совсем поехала со своими инициативами?
— Она была одной из тех, кто купил тебе баллончик.
— Она вроде бы и в бога верует. Таким все равно, кому помогать, лишь бы выкупить себе билетик в вечную жизнь… Прости. Я звучу как полная стерва.
— Ты звучишь как человек, столкнувшийся с несправедливостью. Тебе больно и обидно. Я понимаю.
— Мне очень больно и обидно, — всхлипнула Света. — Один мудак из его комнаты вчера додумался найти меня и отчитать. Мол, парень из-за тебя с крыши сиганул, дура, ну дала бы ему разочек, что бы ты потеряла.
Даня выругался.
— Я даже не знаю, что меня поразило сильнее: попытка таким мерзким образом повесить вину за случившееся на меня или то, что кто-то на самом деле допускает, что это было самоубийство. — Губы Светы презрительно скривились. — Нашли, блин, поэта с ранимой душой, не выдержавшей тягот этого мира.
Значит, о колотой ране, о которой Лидия Аркадьевна так опрометчиво проговорилась им со Стасом, в общаге мало кто знал. Логично. Даже тем, кто видел тело, это не могло броситься в глаза. Когда крови много, трудно разобраться, что вытекло откуда.
— Ты думаешь, что он не сам? — спросил Даня.
— Я слышала, как замдеканша про нож говорила, — дернула плечом Света. — Приплюсовала два и два, и все. Но знаешь, мне все равно, убийство это или самоубийство.
— Я понимаю, учитывая, что� он тебе устраивал.
— Тогда, когда он вломился ко мне ночью, я еле отбилась. Моя соседка, Анечка, была у своего парня. Кто-то Бычку донес, что я в комнате одна. Если бы я не подняла крик, он бы меня изнасиловал. И знаешь, что было бы потом? Мне бы сказали: сама виновата. Что на тебе было надето? Пижама? И ногти у тебя накрашены? Все ясно. — Она прервала саму себя горьким смешком. — Господи, как же я ненавижу это все. Всю эту гребаную жизнь.
Даня молчал рядом, утопая в собственном бессилии, как в болоте. Если бы только он мог забрать Свету из общаги, защитить от мира, жадного и беспощадного к красоте. Если бы он мог предложить ей что-то, кроме неловкого сочувствия и готовности бросаться ради нее в драки.
Но ему было семнадцать. Он не был способен улучшить чью-то жизнь. Он и свою-то едва не погубил. И все же.
— Если я как-то могу помочь тебе…
— Ты помог. — Света промокнула уголки глаз рукавом куртки. — Качественно выслушал нытье провинциалки, решившей, что вдали от дома ей будет лучше.
Ее голос насмешливо надломился. Даня догадался, что навязчивое внимание и домогательства преследовали Свету Веснянко давно. Возможно, еще с того времени, когда она была нескладной девочкой с наивным взглядом и неразвитой грудью. Защищал ли ее кто-то тогда? Та самая бабушка-физичка, натаскавшая внучку до уровня олимпиад?
Света явно боролась с этим, но все равно абсурдная ответственность за поведение других и изначальное чувство вины за то, что может случиться, свешивались с ее плеч, тянули к земле. Даже в жару она сидела на парах в огромной куртке — как будто та могла ей помочь.
Потому что ждать помощи от людей Света Веснянко не привыкла.
Она заправила волосы за уши и посмотрела на Даню, несмело улыбнувшись. Ее щеки и нос покраснели. Даня искренне пожелал, чтобы все виновники Светиных слез умерли в мучениях.
— Спасибо, что побыл со мной, пока я ужасная.
— Ты не ужасная, — возразил Даня. — Ты…
«…умная, искренняя и сильная. Ты необыкновенная. Мне хочется быть твоим рыцарем и защитником, но получается пока только бесполезной тряпкой с хорошими намерениями».