«Не уверен».
Привычка часами лежать на полу у Стаса появилась в тринадцать. Часто он засыпал прямо так, под вибрации музыки этажом ниже, под раздраженный топот отца семейства сверху, под собачий лай за стенами.
Матрас, даром что ортопедический, был для него слишком мягким. Когда Стас засыпал, ему казалось, что он медленно тонет в нем, погружается, как в воду. И за миг до того, как вода попадет ему в ноздри, он просыпался от собственного панического брыканья. Однажды добрыкался до сломанного о железное изножье мизинца. С тех пор доверие к кровати было утрачено.
Пол же Стаса никогда не подводил. Осенью матушка вытаскивала из чулана старый ковер («Персидский, он еще у моего прапрадеда-помещика в гостиной лежал!») и стелила в комнате Стаса, чтоб он не мерз, а весной они вместе выбивали из геометричных маков пыль на заднем дворе.
— Если тебе кровать не нужна, то я продам ее, — шутила матушка. Черта с два она избавилась бы от этой отличной, крепкой кровати, которую ее отец собрал еще в восьмидесятых.
Стас зашел в комнату и закрыл дверь на разболтавшуюся от периодических матушкиных атак щеколду. Швырнул рюкзак к шкафу. Дверца была приоткрыта, оттуда чудом не вываливались три розовых зайца и пакет, куда Стас складывал свеженьких, изувеченных. Завтра Даня отдаст еще одного, и компания станет плотнее.
Его маленькое расследование зашло в тупик. Он искал в розовых зайцах символизм, надеясь понять мотив того, кто десять лет спустя начал снабжать его новыми. Заяц Сандры Ванны символизировал страх, что подобное может произойти с ее собственными внуками. Заяц безымянной цветочной девушки — приятное сочувствие с безопасного расстояния, не требующее личного участия. После разговора с отцом Стас выяснил, что его заяц был символом равнодушия, за которое испытываешь неловкость — но ничего не можешь с этим поделать.
Стас лег на пол и раскинул руки ладонями кверху. Потолок поприветствовал его знакомыми трещинами и потеками. Люстра с этого ракурса напоминала бесформенное многоглазое чудовище. Стас закрыл глаза, представляя, что персидские маки под ним оживают и сначала аккуратно, а потом все настойчивее тыкаются лепестками в кожу рук, пытаясь пробить ее. Это было бы прекрасно, если бы в его раскрытых ладонях жили цветы. Если бы он весь стал огромной цветочной клумбой!
«В чем смысл твоей жизни?»
«Я огромная цветочная клумба».
«Думаешь, оно стоило того?»
«Возможно. Людям нравятся цветы».
«Ты уверен, что не зря переводишь кислород?»
«Гораздо меньше, чем когда был человеком. И даже немного выделяю».
Удивительно. Стасу — цветочной клумбе, в отличие от Стаса-человека, было что сказать в свою защиту. И пока он, прячась в безопасной тьме по ту сторону век, придумывал другие веские аргументы от лица этой новой личности, слезы продолжали катиться из его глаз по совершенно банальной, земной и человеческой причине.
Папа совсем его не любил.
12
Мечты о Сорбонне
Пассажирский лифт в их подъезде меняли. Процесс был небыстрый, поэтому уже который день по всему дому разносился унылый шансон из притащенной мастерами магнитолы. Второй лифт, грузовой, держали на последнем этаже. Даня решил подниматься к себе на седьмой пешком. Не настолько это и высоко, особенно учитывая, что он и так старался сдерживаться и не подпрыгивать при ходьбе.
Наверное, он был счастлив. Даже Шприц и новое игрушечное послание для Стаса не смогли это из него вытравить. Он думал о Свете, десятки раз прокручивая в голове их разговор, переживая, не сказал ли чего лишнего, не испортил ли о себе впечатление. Он не был уверен, что нравится ей так же, как она нравится ему. Возможно, она видит в нем хорошего друга. Но если есть шанс, что хоть словом, хоть жестом Света выдаст, что он мог бы стать для нее чем-то большим, он будет начеку и заметит это.
В прошлых и единственных отношениях инициатива всегда исходила не от него. Даня рано освоил углубленную школьную программу по всем предметам, играл на двух музыкальных инструментах, свободно говорил на трех языках, проплывал стометровку за минуту и десять секунд и понимал, как вести себя с лошадью, чтобы та позволила ее оседлать. Он никогда не боялся браться за задачи из известных ему областей, зная, что впереди — привычный успех и довольная мамулина улыбка. Но что делать со своей романтической заинтересованностью, Даня не знал. Его представления были шаблонны, и он не думал, что стоит им доверять, хотя и успел составить смутное подобие шаблонного плана.