Даня приехал к Амалии без особых ожиданий. Он просто хотел узнать, как прошли похороны и не вел ли Шприц себя подозрительно за несколько дней до того, как оказался под грудой листьев в университетском парке. Он не успел даже задать свои вопросы, как получил целый мешок розовых ответов.
Это поможет выйти на убийцу. Это — успех.
Но все равно Даня покидал Птичку с ощущением, что потерял здесь сегодня больше, чем приобрел.
21
Конец вечеринки
Это была настоящая вечеринка — тематическая, закрытая (буквально, на замок).
Если ты розовый, если ты заяц и если ты испорчен — добро пожаловать на Стасов ковер. Садись рядом с товарищем, таким же ободранным и искалеченным, наслаждайся тем, как Стас вскрывает новоприбывших. Достает из их потрошков лезвия, записочки. А глаза его при этом блестят, как у ребенка, задаренного киндер-сюрпризами.
Но никакой музыки. Она привлекла бы внимание матушки.
В пакете оказалось целых восемь зайцев. Выходит, целый месяц Шприц гулял по территории универа, ждал, пока Капюшонник оставит для Стаса следующего посланника, и забирал его.
Эта смерть не тронула Стаса. Он пытался — правда пытался, — отыскать среди своих чувств что-то, походящее на сожаление, но докопаться удалось только до раздражения. Шприц забрал то, что принадлежало ему. Заставил Стаса думать, что таинственный враг, непримиримый с его существованием, вдруг передумал — и вычеркнул Стаса из своего списка дел, как поступало большинство людей в его жизни.
В каком-то смысле Шприц получил по заслугам. Но Дане, конечно, Стас этого не скажет.
Он переписал содержимое записок в сообщение и собирался отправить его Дане, как договорились вчера, но спохватился и стер его. Что-то подсказывало ему, что лучше просто сложить записки рядом, сделать фото и послать Дане его. По крайней мере, так Стаса не за что будет назвать «дедом».
В записках не было ничего принципиально нового. Просто от вопросов Капюшонник перешел к заявлениям.
«Ты занимаешь чужое место».
«Земля и без тебя перенаселена».
«Какая разница, есть ты или нет».
Самая короткая записка гласила «Сдохни». Стас улыбнулся, подумав, что эту-то Капюшонник, обычно ходивший вокруг да около, писал на эмоциях. Будут еще зайцы. И эти дурацкие записочки — будут еще. Капюшонник не собирался убивать его, хотя ничто не сдерживало его в случае с Бычком и Шприцом. Но Стас был особенным. Он должен был сделать это сам. И только так.
Но Капюшонник не знал, что Стас не принадлежал сам себе: у него появился крест, который должно было нести, — а значит, не только не жить, но и не умирать.
Матушке прописали диету, кучу таблеток для печени и капельницы каждый день. У Стаса появились новые обязанности: будить ее рано утром, кормить овсянкой с таблетками и к восьми доставлять к манипуляционному кабинету в больницу. Сами по себе эти действия сложными не казались, он бы даже в университет успевал вовремя. Но матушка не пыталась помочь ему спасти себя.
Ничего себе, Стасик, какой ты взрослый. Ничего себе, Стасик, какой ты ответственный. А вот тебе, гестаповец ты недоделанный, перевернутая тарелка с овсянкой. А вот я не могу надеть сапожки, зашнуруй, сыночек. Уйди прочь, я не инвалидка тебе. Не кричи на меня! Стасик, Стасичка, открой, ну чего ты…
Она саботировала режим и выплевывала таблетки ему в лицо. В те редкие дни, когда Стасу удавалось-таки привести ее на капельницу вовремя и даже на пары при этом успеть, он возвращался домой, не сомневаясь, что застанет матушку пьяной. В лучшем случае — спящей, в худшем — желающей поговорить с ним о том, как он, бессовестный, бросил ее на весь день с ее болезнью.
— Я был в универе, — возражал он, пытаясь хотя бы стащить с нее обувь — и так гостиная превратилась в сарай.
Стас украдкой посматривал по сторонам: не скрыты ли за серебристой вуалью штор стройные бутылки с монастырским кагором? Не притаилось ли за старой вазой с высушенным букетиком грузинское винишко? Не бросает ли телевизор блики на бока коньячных бутылок, спрятанных под слоем темноты? Украдкой — потому что матушка могла заметить и закатить скандал.