— …С этой сукой своей, дылдой чертовой, хорошо устроился. А я? А кому я нужна с сынком-дебилом? — Матушка, до того распалявшаяся в пустоту, посмотрела на Стаса с неподдельной ненавистью. — Лучше б ты сдох тогда.
Он тоже часто думал так. Если отмотать время обратно, если предоставить ему сделать выбор — оттолкнул бы семилетними ручонками капитана, ушел бы ко дну, покормил бы пару дней рыб, пока его не нашли бы водолазы. Насколько бы это было проще.
Да, мысль эта была не новой. Но услышать ее от матери — которая заботилась о нем и по-своему гордилась, которая столько раз подчеркивала, как сильно он ей нужен, которая терпеть не могла, если у него появлялись друзья, которая всю его жизнь шпионила и вторгалась — к этому Стас оказался не готов.
В следующую секунду его правая ладонь вспыхнула — словно он резко опустил ее в кипящее масло и отдернул. Матушка смотрела заплаканными глазами, такими удивленными, что, казалось, вот-вот выпадут из орбит.
Он ударил ее.
И в этот момент все как будто переиначилось. Все его заслуги, все его усилия, приложенные к тому, чтобы их с матушкой жизнь не развалилась, потеряли вес. Они больше не считались. На ее лице, пусть опухшем, пусть неумытом, читался шок — и страшная обида. Теперь уже не она была здесь злодейкой, отравлявшей то немногое, что у Стаса оставалось. Теперь он был ее злейшим обидчиком.
Он ее ударил. Рука продолжала гореть. Во рту вдруг стало очень горько.
— Уйди! — закричал он, выталкивая матушку из комнаты прочь. От шока она не особо и сопротивлялась и в запертую дверь поколотилась вяло, недолго, как будто для порядка, — а потом ушла. Наверное, достанет другую бутылку коньяка из другого тайника, напьется и вырубится в гостиной.
Выступившие слезы искажали Стасову реальность. Цветы на ковре призывно шевелились: ну давай, Стас, ложись. Мы попытаемся пробить твою кожу своими острыми лепестками и прорасти сквозь твою плоть. Мы отправим райских птичек, чтобы выклевали твои глаза.
Разве мог он сопротивляться?
И когда ему уже начало казаться, что цветы исполняют свое обещание, тыкаясь колкими уголками ему в спину, телефон вспыхнул и завибрировал. А затем еще раз. Еще. И еще. Сообщения.
Но это был не Даня. Это был кто-то совершенно незнакомый — и одновременно очень даже знакомый, потому что на фотографии профиля стоял розовый заяц. Единственный пластиковый глаз насмешливо смотрел на Стаса.
Он поспешно открыл сообщения.
В чем смысл твоей жизни?
Хочешь узнать?
Сегодня. Четыре часа ночи
Стас дочитал и вздрогнул, едва не выронив телефон, потому что он завибрировал в руках, принимая четвертое сообщение.
Там, где все началось
22
Спасатели и их жертвы
Кто-то сжег кнопку четвертого этажа в новом лифте. Консьержка написала по этому поводу очень язвительную, по ее мнению, записку и прилепила на стену возле лифта. В этой записке она жестко высмеяла тех, кто «гадит у себя же дома», на что получила целый столбик приписок а-ля «да вы сами кого попало в подъезд пускаете». Убедившись, что консьержка не смотрит, Даня сфотографировал переписку и отправил Свете. Пусть посмеется.
Уже было поздно — Даня здорово задержался у Светы в общежитии, и задержался бы еще на дольше, если бы неожиданно не заявилась Анечка. Оказывается, на вечеринку, где она должна была проводить этот вечер, уступая комнату соседке и ее парню, заявился ее бывший со своей новой пассией. Поэтому планы пришлось отменять: они заварили чай и посидели немного со всхлипывающей Анечкой, а потом Света провела Даню до окна в столовой. В общаге он находился нелегально — комендантка после смерти Бычка все еще не впускала чужаков.
Света поцеловала его напоследок так многообещающе, что он почти возненавидел Анечку с ее драмой. Мечты о месте в общаге, где уединиться так же сложно, как найти комнату без тараканов, сменились фантазиями о съемной квартире. Вот там никакие Анечки их не достали бы. И тараканов, скорее всего, не было бы.
— Жаль, что так получилось, — смущенно улыбнулась Света, открывая окно. — Может, в следующую пятницу удастся ее куда-то отправить.
— Надеюсь, — проворчал Даня, садясь на подоконник, чтобы перемахнуть через него в чернильные ноябрьские сумерки. — Слушай, а это окно всегда на ночь запирают?
— Конечно. Не хватало нам тут грабителей. Хотя и некоторые студенты друг у друга тут воруют. В основном на кухне, только отвернешься — и нет котлетки. И никаких камер, чтоб поймать негодяев. Два-ка-девятнадцатый.