Родители вернулись быстрее, чем приехала скорая. Даня успел задремать, прислонившись затылком к дверному косяку, и теперь голова в этом месте болела. Звон ключей быстро привел Даню в чувство, но он не спешил вставать, ожидая, пока родители окажутся внутри, включат свет, запрут дверь.
Мамуля выглядела великолепно. Ее красные губы расслабленно улыбались, а щеки розовели от выпитого в антракте вина. Поверх вечернего платья с открытыми плечами она накинула свою ослепительно-белую шубку: на улице было еще не настолько холодно, да и путь до театра и обратно родители преодолели с помощью такси (естественно, бизнес-класса), но суть была не в этом. Мамуля отправлялась в театр, чтобы произвести фурор. Получить подтверждение во взглядах приодетых ко случаю незнакомцев: она все еще восхитительна, и уколы красоты были не зря, и витамины из США прекрасно поддерживают молодость ее кожи, и шубка эта определенно стоила мучений сотни элитных грызунов. Глаза мамули довольно блестели. Она получила, что хотела.
За ней в коридор вплыла тень, которая была Даниным отцом. Присмотреться немного — и можно увидеть уважаемого профессора экономических наук, достаточно стройного для своих лет, с благородной сединой на висках и умными глазами. Но только если присмотреться. Папа был идеальной оправой для мамули — дорогим, но скромным металлом, не перетягивающим внимание от своего бриллианта.
— Я думаю, соседи выкинули, — сказала мамуля, позволяя папе забрать шубку. — Вечно свой хлам на этаже оставляют…
Значит, она увидела футляр от Юлиной скрипки. Просто допущение, что это мог быть именно тот футляр, для нее было слишком фантастическим. А вот папа, судя по озабоченно нахмуренным бровям, что-то такое допускал. Но бриллиант главный, а оправа второстепенна, так что спорить он не стал.
И только тут мамуля заметила Даню. Настроение у нее было достаточно хорошим, чтобы не напускать на себя тут же неприступный вид.
— Тебе не обязательно спать на полу, — бросила она, высокомерно ухмыльнувшись. — Каким бы ты ни был разочарованием, ты все еще Бах.
— С прибабахом, — сказал Даня, поднимаясь.
— Что ты сказал?
Красные губы напряженно сжались, в уголках появились жесткие складки. Она так привыкла к его безропотному повиновению, что даже малейшее сопротивление встречала с яростью прогневанной богини. Казалось, еще миг — и она набросится на него и выцарапает глаза. Но, не чувствуя в себе особой смелости противостоять ей, Даня не чувствовал и страха. Возможно, Юлька стала последней каплей. Возможно, сработал накопительный эффект после всех добровольных ожогов, и ненависти к своему бессилию, и разговоров со Светой, и не только разговоров — посреди мамулиного храма.
Так или иначе, слова не становились поперек горла, голос не затухал предательски, как обычно.
— Юля попыталась наглотаться твоих снотворных.
Повисла пауза. Папа попытался что-то сказать, но его никто не слышал.
— Я тебе не верю, — спокойно заявила мамуля. — Где она?
Даня кивнул на дверь за своей спиной.
— Спит. Но хрена с два я тебя к ней пущу.
— Да как ты смеешь… — Она принялась надвигаться на него, игнорируя робкие попытки папы взять ее под локоть, а ситуацию — в свои руки.
Даня не мог позволить ей приблизиться. Взял чугунную подставку для зонтов и швырнул ее в витражную дверь: прости, Юля, но мне нужно потянуть время. Разноцветные осколки с диким звоном засыпали коридор, и мамуля, взвизгнув, отшатнулась. Папа громко чертыхнулся. Даня выпрямился.
— Если бы тебе не было плевать на свою дочь, ты бы видела, в какое состояние ее загнала. И заметила, что покупать твои сраные таблетки приходится чаще, чем раньше.
— Ты спас ее? — спросил папа. Наверное, впервые в жизни он звучал так, будто ему было не все равно. Но все равно было уже Дане.
— Я мог не успеть.
Мамулино лицо побагровело, почти сливаясь с оттенком губ.
— Это все твоя вина! — взвизгнула она, с каждой секундой все менее устрашающая. — Наркоман чертов. Стекло разбил, уродец. И сестру надоумил, не сомневаюсь…
— Вы водили ее к врачу, когда стало известно о головных болях?
Вина в папином взгляде была красноречивее слов: может, он и попытался поднять эту тему, но мамуля подняла его на смех. Какие головные боли в одиннадцать лет? Да притворяется, лентяйка.