Возможно и такое направление, которое не ищет наиболее возможных и правдоподобных путей реализации, но ищет такие, которые ведут к максимально драматическим, трагическим, комическим или просто необычным ситуациям, именно потому, что в наивысшей степени отклоняются от текущего состояния.
И, наконец, возможно направление, которое сознательно принимает фантастические предположения, полностью оторванные от текущего момента, и из этих предположений делаются выводы: именно эти выводы и являются содержанием и сутью литературных произведений в этом ответвлении «научной фантастики».
Только первое из этих трёх направлений в некоторой степени пересекается с основами той отрасли знаний, которая, возникая, сегодня называется футурологией. Однако положение дел таково, что писателей, работающих в данном направлении, никогда не было много.
Поэтому во всемирной коллекции научно-фантастических книг крайне мало таких, которые имели бы определённую ценность для ученого-футуролога. Интересно найти ответ на вопрос, почему именно так представлена эта литература, но в данный момент не это нас занимает.
Одним из отцов научной фантастики считается, и, несомненно, заслуженно, Герберт Дж. Уэллс. Его произведения, сопоставленные между собой, указывают на то, что в этом человеке сосуществовали и проявлялись попеременно два элемента, рациональный и иррациональный. Писатель, посвятив себя рассмотрению социальных последствий всевозможных открытий и событий, должен был искать опору в такой общей теории, которая стремится прогнозировать будущие состояния общественного развития. Если бы он считал, что такой теории не существует и не может быть потому, что само общественное развитие не подчиняется никаким закономерностям, никаким постоянным законам – то тем самым он был бы обречён на занятие сказками и мифами: ведь там, где нет регулярных явлений, – нет научной теории, и где нет того и другого – любой прогноз в принципе невозможен.
Такое размышление ведёт к предположению, что Г. Дж. Уэллс должен был быть склонён – исходя из того выбора, что он сделал, занимаясь научно-фантастическим писательством, которое может быть рассказом, только сказкой не должно быть – к необычайно интенсивным занятиям марксизмом, как действительно единственной, целостной, всеобъемлющей, всесторонней теорией общественного развития, существовавшей уже в конце XIX века как раз в то время, когда он создавал свои произведения. Поэтому удивительно, что марксизм как предмет для изучения его вовсе не привлекал, как и то, что аргументы, которые против марксизма выдвигал – а ведь приводит их в «России во мгле», – свидетельствуют о полной ненаучности или прямо антинаучности позиции Уэллса.
Ибо марксизм Уэллс сначала называет не только и не столько «ложным», «абсурдным», сколько «нудным» (о «Капитале» Маркса). Такая характеристика была бы невозможна в устах рационалиста. Ведь не о том речь, является или не является марксизм «нудным», так как это учение не представляет ничего такого, что под таким углом зрения вообще могло бы быть оценено. Учёный не спрашивает, является ли космологическая теория, теория происхождения жизни, теория общественного развития «нудной» или нет, или также сложной, его интересует только то, является или не является она верной – как инструмент для описания явлений и прогнозирования их пути развития. Позиция Уэллса в этом вопросе не была явно иррациональной, но как «эстетствующая» была, несомненно, ненаучной. Этот человек ведь с естественно-научным, техническим образованием, который написал также «Историю мира», начинающуюся с появления в Солнечной системе жизни на Земле, даже не пытался убедиться, благодаря соответствующему исследованию, может ли и в какой мере исторический материализм служить инструментом для объяснения хода человеческой истории: он отвергал его а priori как «абсурд», и даже ещё как «абсурд нудный».
Уэллс, который написал такое утопическое произведение, как «Люди как боги», считал Ленина «мечтателем», фантастом, а его план электрификации России полностью утопическим, неосуществимым. Он, несомненно, был человеком не только честным, но и проницательным исследователем фактов. Поэтому Уэллс не мог не противостоять в «России во мгле» той массе клеветы, ужасной лжи и глупости, которую в то время Запад обрушивал на российскую революцию. Писатель понимал даже и то, что не горсткой фанатиков она была задумана и проведена в жизнь, а что вызвали её факторы социальной природы, но в то же время он считал эту революцию своего рода страшной цивилизационной катастрофой, откуда народ, которого она коснулась, сам, без энергичной помощи извне – идущей именно с Запада – никогда не сможет выбраться. Уэллс видел честность коммунистов, размах мысли Ленина, несчастья, нищету и страдания народных масс, но всё это он видел как бы отдельно; как гуманист он считал, что России следует помочь в те тяжёлые первые послереволюционные годы, а как мыслитель одновременно с этим полагал, что ложной была теоретическая предпосылка этой революции, ложной была её цель, попросту была нереализуемой. Он не считал плохим то, о чём ему рассказывал Ленин во время знаменитой кремлёвской встречи, но считал это отчасти лишним, а отчасти вымышленным и нереальным.